Перелом. Книга 2 - Болеслав Михайлович Маркевич

Он, как говорится, нисколько не потерял контенанса от того нескрываемого отвращения, которое читал на этом, так близко знакомом ему когда-то и все так же красивом лице.

– Недалекие соседи, – осклабился он, – a увидать вас в первый еще раз Бог дал!

– И не для чего вовсе, – так и отрезала она на это, – счастливо оставаться!

И тронулась поспешно с места.

– Погодите трошечки, Анфиса Дмитриевна, может, и пожалели бы потом, – произнес он каким-то веским тоном, заставившим ее безотчетно остановиться.

– О чем дело? – спросила она хмурясь.

– A что уж очень гордые вы сделались с тех пор, как под магнатским кровом поселилися, – хихикнул Троженков, кивая на видневшуюся сквозь редину лесную усадьбу Троекуровых.

– И опять-таки вам до этого дела нет, – сказала она, – и разговаривать нам с вами нечего. Вам направо, мне налево, – прощайте!

– A сам, пан ваш большой, уехал? – крикнул он ей нежданно в догонку.

– Уехал, – уронила она на ходу.

– И княжна ваша за ним? – прошипел он, не трогаясь с места, зная, что этот вопрос и тон его заставят ее остановиться еще раз.

Он не ошибся: она быстро обернулась, вперив в него изумленные глаза.

– С чего вы это взяли? Княжна дома и никуда не собираются.

– Не объявила еще? – захихикал он опять.

– Что объявить-то?

– A вот об этом об самом, когда желаете, могу с вами разговор иметь. Потому как вы очень ко всему тому панству привязанность имеете, так вам это очень полезно и может даже к интересу вашему послужить.

– Мне «интересу» никакого не надо, – возразила Анфиса с гадливым движением губ, – a вы что это такое неподходящее плетете, вот это мне удивительно.

– Эх, Анфиса Дмитриевна, – заговорил он опять, словно весь рассыпаясь в сахар, – кабы не такие горячие вы были и людей по-настоящему понимали, может и не так встретились бы мы с вами… да и не слугою жили бы вы теперь, a сами б себе госпожой, – промолвил он уже шепотком, наклоняясь к ней каким-то внезапным, змеевидным движением своей длинной и узкой шеи.

Она торопливо откинулась от него головою назад:

– Какою еще там госпожой? Что это вы мне несуразное мелете, Степан Акимыч?

Но он продолжал, будто не слышал:

– Как если вы тогда мнение свое обо мне переменили, когда я действительно ни за собой, ни впереди не видел ничего, что голытьба одна могла ждать нас тогда с вами, так может я теперь, с переменою, как знаете, моих обстоятельств, желаю доказать… чувство мое к вам, что вы, может, позабыли, a я никогда забыть не могу…

Вся кровь прилила к ней в голову; язык ее готов был разразиться беспощадным, поражающим словом… Но она сдержалась: ей захотелось «испытать, до чего еще низок этот человек».

– Как же понимать надо, что вы теперича говорите, Степан Акимыч? – спросила она, насколько могла, спокойно. – Замуж что ли опять желаете меня взять?

– И возьму, рыбко мое, возьму! – прошептал он, простирая руки с видимым намерением обнять ее.

Она отшвырнула их от себя.

– До свадьбы далеко!..

И туг же, сдержавшись, опять:

– И скажите, с чего это вы вдруг, Степан Акимыч? Два года, почитай, по соседству жили не видавшись и как из ружья вдруг сегодня выстрелили? Я и сообразить даже не могу. Потому и сами говорите, я как была «слуга», так и осталася, a вы теперича с имением господин, богатый, можете помещицу какую-нибудь, дворянку за себя взять. A у меня, сами знаете, какой был даже капиталец, так и тот добрый человек один взял да и не отдает. Так какая вам от меня в сей час прибыль будет?

– Головонька умная лучше грошей, Анфиса Дмитриевна. Это для меня самое главное, о!.. Как если хотите, так я вам откровенно буду все говорить.

Она повела на него косым взглядом:

– Любопытно узнать.

– Пан ваш великий, Борис Васильевич, для чего в Петербург поехал, знаете? – начал Троженков.

– Ихнее это дело, a мне почем знать?! – ответила уклончиво Анфиса.

– О, неправду говорите, по глазам вижу! – воскликнул он. – А что предводительского сына, студента, жандармы сцапали, слышали?

– Может и слышала, так что ж из этого?

– A что все то вышло чрез того самого человека, который вашей княжне письма посылал, – может тоже не знаете?

– Который у вас жил и чрез вашего Федьку, негодника, орудовал? – возразила она негодующим тоном.

– A что ж что жил! – хихикнул насилованно ее собеседник. – Я почем про него мог знать? Приехал ко мне человек с письмом рекомендательным от учителя одного, знакомого моего: студент, пишет, ищет на лето уроков, не могу ль к кому поместить, языки знает. A я завсегда желал практику французского языка для себя собственно иметь. Вижу, может он на то годиться. Так и оставил его у себя жить на кондиции… A что он кому письма писал, так то дело его, a не мое. И какие еще глупости начал делать сей человек, опять я за то отвечать не могу… Так даже скажу вам, что коли бы не забрали его там, в лугах, переодетого, – заключил Троженков с презрительным подергиванием губ, – я бы его сам в шею погнал от себя, потому лядащш!

«Ври больше!» – думала, слушая, Анфиса, стараясь не глядеть на него.

– A ваш Борис Васильевич, – заговорил он снова несколько взволнованным голосом, – в ответе меня за этого самого человека почитает… я добре знаю! – примолвил он поспешно, как бы ожидая возражения с ее стороны, но она молчала. – Он для того самого и в Петербург поехал, – добавил он, – был я вчера в городе, от добрых людей узнал: поехал он затем, первое, Юшкова этого, предводительского сынка, от тех голубых волков выцарапать, что сцапали его; a с усердия своего большого и донесет притом на меня, как на пристанодержателя и соучастника лиц, злоумышляющих на правительство.

– A коли вы, говорите, ничего за собой не знаете, так вам чего бояться? – молвила она на это с едва скрываемой насмешливостью в интонации.

Он качнул головой.

– Захочут, до всего придраться могут… Хошь и пощипали перья довольно в настоящее время из хвостов из ихних, a все ж дуже ще сильны они, паны наши, против темного человека… Зачнет он там, в Петербурге, костить меня и доказывать, так и того ждать можно, что без суда, административным порядком, с места жительства в дальние губернии сошлют, о!

И голос его уже заметно дрогнул.

Анфиса усмехнулась опять:

– Вы и там не пропадете, Степан Акимыч, вы паутиночку свою на