Перелом. Книга 2 - Болеслав Михайлович Маркевич

Она вошла в столовую, где застала уже мужа, с выражением лица, имевшим, в ее намерении, сказать ему с первого раза: «Я все забыла и, надеюсь, все у нас по-прежнему», подала ему руку, которую он, по давно заведенной у них привычке, поцеловал в ладонь, и села на свое место.

Они были вдвоем (княжна по утрам пила у себя молоко и не выходила обыкновенно ранее второго завтрака в полдень). Он молча, не подымая глаз и как бы насилуя себя, подносил ко рту кончиком вилки, лежавшей у него на тарелке, картофель à la maître d’hôtel2.

– Ты сейчас едешь, Борис, мне сказали? – спросила она чуть не равнодушным тоном (как старалась она попасть в этот тон!).

– Да… A что? – спросил он чрез миг в свою очередь.

– Нет, ничего, – пролепетала Сашенька. – И скоро назад думаешь? – голос ее дрогнул помимо воли, делая этот новый вопрос.

– Не знаю… Будет зависеть от обстоятельств; может быть, и…

Он не договорил… как бы не решился договорить и, подняв голову, уставился на нее пристальным, странным взглядом, от которого у нее вдруг похолодели руки.

– Pourquoi me regardez vous ainsi, Boris3? – сказала она по-французски, ввиду стоявших за столом слуг, со слабою улыбкой на встревоженном лице.

Он словно проснулся, провел обычным ему движением рукой по глазам и с такою же, насилованною, улыбкой:

– Я в Москве отыщу этого разгильдяя Николая Иваныча (это был их домашний доктор, уехавший по своим делам в Москву на несколько дней и второй уже месяц не возвращавшийся оттуда) и сейчас же погоню сюда, а не согласен будет, найду другого и пришлю, – проговорил он обрывисто, опуская опять глаза свои в тарелку.

Александра Павловна хотела что-то сказать на это – не сказала, подавила вздох и принялась кушать, словно давясь каждым проглоченным ею куском.

Они кончили, встали… Он направился в свои покои. Она пошла за ним.

– Борис, – робким, молящим голосом произнесла она, очутясь с ним одна в соседней со столовою комнате и чуть-чуть притрагиваясь пальцами к еге руке, – скажи, милый, ты на меня не сердишься?

Он нежданно быстро обернулся на нее, охватил рукою ее голову, прижался губами к ее лбу:

– Сердиться… за что? Бедная! – вырвалось у него из груди…

И так же быстро, так же нежданно отодвинул ее от себя и торопливо двинулся вперед.

Она растерянно, с туманом в глазах, с чувством, как будто сердце готово разорваться пополам, крикнула ему, сама не зная, какие слова вылетали из ее уст:

– Дети в саду, Борис!..

– Хорошо, я сейчас пройду с ними проститься, – ответил он, не оборачиваясь…

Чрез четверть часа он в дорожном костюме выходил на крыльцо, к которому подана была его коляска. Многочисленный персонал домашней прислуги счел нужным сбежаться миром «провожать барина».

Его это видимо коробило: он морщился и торопился.

Сашенька едва держалась на ногах, но бодрилась, насколько хватало у нее на это сил. «Я должна, я буду сдержанна», – повторяла она себе со страстным упорством…

– А Кира же где? – вспомнила она вдруг. – Ты не простился с нею, Борис?.. Я пошлю ей сказать…

Он повел нетерпеливо плечом:

– Не нужно, к чему беспокоить!.. Ненадолго же… – каким-то «загадочным», пролетело в мысли Сашеньки, тоном уронил он, не договорив. – Ну, прощайте!..

Она упала ему на грудь, задыхаясь от слез, приливавших к ее горлу, к ее воспаленным зеницам.

– Да хранит вас всех Бог! – зазвенел, словно обрываясь от какой-то внутренней муки, показалось ей, голос мужа в ее ушах.

Она разомкнула руки…

– Прощай! – донесся до нее этот голос еще раз.

Троекуров сидел уже в коляске и заворачивал ноги свои пледом.

«Не уезжай, останься, страшно мне!» – чуть-чуть не крикнула она, отчаянно порываясь с места…

Но Скоробогатов, с ухарски нахлобученным по-над самые глаза гречневиком4, поднял натянутые вожжи, ухнул, и коляска, весело гремя и покачиваясь, понеслась со двора во всю прыть запряженной под нее подобранной рысистой четверки.

Был час восьмой на исходе вечера, когда несколько усталый от дороги и проголодавшийся Троекуров въезжал в Москву. На улицах уже горели фонари. Он велел везти себя в Газетный переулок, в гостиницу Шеврие.

Он всегда там останавливался в недолгие побывки свои в Белокаменной, куда призывали его от времени до времени из Всесвятского дела его по сахарному заводу. Знакомые слуги кинулись стремглав с крыльца высаживать его из коляски.

– Есть нумер во дворе? – спросил он.

– Одна комната, ваше сиятельство; большие нумера заняты. На улицу пожалуйте, там свободно.

– Не люблю я эти нумера на улицу, – пробормотал Борис Васильевич, подымаясь несколько нехотя по ступенькам. – А кто там, на дворе? – спросил он машинально.

Молодой татарин, бежавший пред ним указать свободный покой, остановился, оборачивая к нему свою бритую, с лоснящимся всходом новых, сине-черных волос голову, и принялся докладывать отчетливо и мерно:

– Генерал Одуванчиков с супругою, ваше сиятельство, вчера только из Петербурга приехамши; банкир тут еще один из Варшавы, тоже недавно прибыли. Это вверху-с, а внизу, в отдельном нумере, где вы изволите завсегда останавливаться, княгиня Шастунова второй месяц живут… Оченно больные оне, – домолвил он, принимая почему-то при этом таинственный вид.

– Княгиня Шастунова? – повторил безотчетно приезжий. – Молодая?

– Так точно: молодые дамы, – подтвердил тот во множественном числе от избытка почтительности.

– Есть кто-нибудь при ней? – уронил, прижмуриваясь, Троекуров.

– Как же-с; особа тут при них безотлучна одна, окроме того доктор… Второй раз сегодня приезжали, объяснял татарин, – в самую даже эту минуту кушают у нас в ресторане с Владимиром Петровичем, с господином Ашаниным…

– Ну и я к ним пойду… А ты возьми там нумер и разложись! – обратился Борис Васильевич к своему соскочившему с козел и суетившемуся около заднего сундука камердинеру.

– Слушаю-с!..

– Где они обедают? Проведи.

Он вошел в ресторан. Татарин, все так же усердствуя, широко откинул пред ним дверь отдельной комнаты.

Они только что оттрапезовали. Доктор, не старый человек, в золотых очках и с отрощенным уже порядочно брюшком, стоял посреди комнаты со шляпой в руке. Ашанин, держа его за пуговицу, передавал ему что-то торопливо и озабоченно.

– Борис Васильевич! Вы только что приехали? – воскликнул он, со мгновенно пробежавшим по лицу его смущением, кидаясь к нему с протянутою рукой.

– Да… И сейчас узнал, что наша знакомая, – я, впрочем, это еще раньше слышал от ее свекрови, – очень больна… И в самом деле опасно? – добавил Троекуров, учтиво поклонившись доктору и вопросительно глядя на него.

– Плоха-с, плоха, что делать! – ответил тот, отдавая