Бездна. Книга 3 - Болеслав Михайлович Маркевич

Ипатьев поднял на начальника свои строгие, серьезные глаза и воззрился в него с видом глубокого изумления.

– Как же быть, однако, ваше превосходительство? – медленно выговорил он. – Факт тот, что арестованный человек ушел из места заключения, что полиция имеет полное основание предположить, что он нашел убежище там-то; следует ей или нет исполнить прямую свою обязанность, то есть употребить все зависящие от нее меры задержать его там, где он находится, или выследить дальнейший путь его следования, если его уже тут нет?

Губернатора слова эти как бы сбили несколько с позиции; он нахмурился.

– Все это прекрасно, – сказал он, приискав новый аргумент, – но здесь дело идет не о каком-нибудь простом арестанте, a о политическом, относительно этих лиц существуют особые правила; инициатива здесь принадлежит не полиции; она в этих случаях должна служить лишь послушным орудием распоряжения двух специально поставленных для этого учреждений: прокурорского надзора и жандармского начальства. Имеете ли вы от них полномочие на обыск у господина Троженкова?

– Товарищ прокурора и здешний жандармский штаб-офицер уехали вчера в Москву, – ответил Ипатьев, – я им телеграфировал по первом известии о случившемся, но до сих пор ответа не имею ни от того ни от другого.

– Вот видите! – хихикнул как бы победно Аполлон Савельевич.

– Я вследствие того, – холодно возразил исправник, – и счел нужным приехать доложить об этом вашему превосходительству. Не может быть никакого сомнения в смысле тех ответов, которых я жду от этих господ, но они могут запоздать еще, a время между тем теряется, и бежавший действительно направлен может быть куда-нибудь дальше своим соучастником.

Спокойный, самостоятельный тон, с которым говорил с ним этот его подчиненный «из фронтовиков», решительно не нравился Аполлону Савельевичу и оскорблял его внутренно какою-то чуемою им нотой как бы презрения к его, как он понимал, вполне «интеллигентным» и «современным» воззрениям.

– Вы, сделайте милость, меня в это дело не вмешивайте, – воскликнул он раздраженно, – a поступайте на свой страх, как знаете… Я, надо вам сказать, враг всякого лишнего усердия, так как из моей служебной опытности убедился, что оно ведет всегда к последствиям, о которых приходится потом жалеть… И вам могу предложить только тот же совет.

Бледные губы Ипатьева дрогнули:

– Из этих слов вашего превосходительства мне следует заключить, что никаких мер для поимки убежавшего арестанта мне принимать не следует? – веско отчеканил он.

Изящный губернатор окончательно осердился.

– Вы ничего подобного из моих слов заключать не вправе; я вам выразил мое мнение, a затем предоставляется вам поступать по вашему усмотрению… А что до усердия, так я вам сказал недаром; мне именно с этой стороны жаловалось на вас одно из специальных лиц, от которых вы ждете теперь ответ на вашу телеграмму. Говорят, что при исполнении ваших обязанностей вы руководствуетесь лишь одним жестким применением буквы закона и совершенно пренебрегаете тою гуманною осмотрительностью, без которой нельзя обойтись в наш век, если мы, то есть администрация, не хотим оказаться окончательно одиозными в глазах общественного мнения.

Ипатьев выслушал до конца, чуть-чуть усмехнулся кончиком губ и встал в рост.

– В прежнее время, ваше превосходительство, люди в моей должности получали замечания от начальства в случае какого-нибудь упущения по службе; в настоящем случае я получаю таковое от вас за слишком точное исполнение моих обязанностей. Но я иначе служить не умею и не желаю.

Юркие глазки губернского сановника забегали теперь с пугливым выражением сторожевого овражка в новороссийских степях.

– Почтеннейший… – он старался припомнить его имя и отчество и никак не мог, – почтеннейший… майор, – спешно заговорил он, – вы меня не поняли… я вас попрошу присесть опять и выслушать.

Голос его зазвенел чуть не умоляющим звуком.

Но его тут же откинуло каким-то особым течением мысли в совершенно противоположную сторону. Он поднялся с места в свою очередь.

– A впрочем, – произнес он с величавым движением руки, которому мог бы позавидовать сам граф Паванов, родоначальник администраторов того сорта, к коему принадлежал Апполон Савельевич Савинов, – a впрочем, я не привык стеснять ничьей свободы; если вы находите, что убеждения ваши не позволяют вам служить со мною…

– Я буду иметь честь прислать вам формальную просьбу об увольнении меня от должности сегодня же из города, – невозмутимо выговорил на это исправник, поклонился и направился к двери.

«А как же в самом деле с этим арестантом, – вспомнилось вдруг губернатору, – ведь он теперь станет всем рассказывать, что я не позволил ему принять своевременные меры… Может дойти до московской печати…»

Он кинулся было вслед уходившему, но приостановился опять. «Тарах 4-au fait скажет мне за это великое спасибо, и в судебном ведомстве я буду находить после этого должную поддержку… Mais quel fichu métier-4, – заключил он, подумав опять, – недаром говорят: положение хуже губернаторского».

Он усмехнулся остроумию этой ходячей поговорки, ловко швырнул окурок своей папироски в пустой очаг соседнего камина, оглянул с видимым удовольствием в стоявшем над ним зеркале изящное отражение своего белоснежного coutil и шотландского галстучка и отправился, глядя по пути с неменьшим удовольствием на блестящие доски своих escarpins, в аппартамент прекрасной хозяйки Сицкого, за которою третий день отчаянно ухаживал.

XV

В пятом часу в тот же день Пров Ефремович Сусальцев забежал в большую, отделанную им в «русском стиле» столовую, взглянуть последним хозяйским взглядом на убранство стола к «парадному обеду», который давал он в этот день своим «именитым гостям». «Убранством» он остался доволен и, заметив pro forma распоряжавшемуся тут толстопузому, весьма внушительного вида метрдотелю, чтобы «не перемораживать шампанского, a подать в аккурате», собирался кстати зайти в кухню для каких-то инструкций повару, выписанному им за большие деньги из Москвы, но вместо кухни быстро повернулся и устремился в сени, завидев чрез окно подъезжавшую к крыльцу дома коляску.

В коляске этой сидели Борис Васильевич Троекуров и Гриша Юшков.

– Ваше превосходительство!.. Григорий Павлович! – восклицал хозяин, встречая их на крыльце и пожимая им руки с выражением самой нелицемерной радости во всей своей массивной фигуре. – А Александра Павловна что же, а ваша прелестная барышня? – залепетал он тут же с видимым беспокойством, вскидывая глаза вдаль. – Или они за вами едут?

– Жена вчера, гуляя в саду, оступилась, вытянула себе жилу в ноге и принуждена была лечь, а Маша никуда без нее не выезжает… Мне очень жаль, – прибавил учтиво Троекуров.

Лицо Сусальцева видимо омрачилось. Он подхватил Бориса Васильевича под локоть и наклонился в нему, давая пройти вперед его молодому спутнику:

– Ваше превосходительство, извините меня, – залепетал он, –