Перелом. Книга 2 - Болеслав Михайлович Маркевич

Он помолчал, как бы собирая разбросавшиеся мысли…

– Гришу жандармы в Петербург увезли, – сказал он, прищурившись на открытые двери в сад.

Она испуганно всплеснула руками:

– Творец небесный! На что?

Он объяснил.

Александра Павловна слушала его с лихорадочным вниманием…

– Это не он выдумал! – пылко воскликнула она, когда муж кончил. – Такой хороший, благородный мальчик, сын таких родителей… и вдруг против Государя: я никогда не поверю! Его подучили…

– Само собой!

– Кто же, кто, знают это?

Муж обернулся вдруг на нее с какою-то «ужасною», показалось ей, усмешкой:

– Не кто иной, – протянул он, – как двоюродный наш братец с вами, Иринарх Федорович Овцын.

Сашенька как стояла, так и упала в кресло; ноги у нее подкосились.

– Иринарх! – едва в состоянии была она проговорить. – Разве он был в наших местах?

– Осчастливил, – засмеялся Троекуров, – Гришу Юшкова крепостью, меня переломом ноги.

– Так это он… – не договорила она и вся вдруг выпрямилась и вздрогнула. – Отчего же ты это от меня скрывал до сих пор, говорил, что не знаешь, не заметил будто, кто в тебя кинул палкой тогда?.. Если это был секрет, и ты не хотел его выдавать, так зачем же ты поверил это Кире, а не мне, жене твоей? – спрашивала она с засверкавшими глазами.

– Вместо упреков вы должны были бы, кажется, быть благодарны мне за это, – холодным тоном возразил он ей, – я скрывал от вас его имя, пока мог, потому, во-первых, что узнать о прелестных деяниях этого вашего близкого родного не могло и не может, полагаю, доставить вам особенное удовольствие. А, во-вторых, потому, что то, что можно поверить во всякое время княжне, вам сказать можно только в случае, когда, как теперь, человек к этому принужден… потому что она – не вы…

– Не я, – глухо повторила молодая женщина.

– Нет, – резко подтвердил он, – потому что она умеет владеть собою, a вы только волноваться как малое дитя.

– Борис, – и Сашенька разом залилась слезами, – за что ты такой жестокий! Я ведь не виновата, что Иринарх мне двоюродный брат!..

– Слезы, так, этого не доставало! – пропустил он сквозь зубы, поднимаясь с места, не глядя на нее и становясь тем злее, чем менее чувствовал себя правым пред ней. – И кто вас думает в этом упрекать!..

Он прошелся раза два вдоль длинной гостиной – она продолжала тихо, тихо плакать, зажав платком глаза – и подошел опять к ней, к ее креслу:

– Я еду завтра в Петербург, – словно уронил он сверху вниз.

– Едешь? – вскрикнула она, мгновенно вскидывая на него веки и бледнея.

– В Петербург, завтра, – повторил он, отчеканивая: «Я, мол, решил и возражений не допускаю».

Она поняла:

– Надолго? – спросила она только.

– Не знаю. Надо Гришу выпутать… Я обещал.

У нее будто камень с плеч свалился; слезы испарились, на щеках опять заиграл румянец.

– Да, для этого! – так и вырвалось у нее из груди. – Что же, Борис, поезжай, это, конечно, «хорошее дело»!..

Он хотел что-то сказать на это и… и не решился…

Она вскочила с места, быстро продернула руку свою под его локоть, прижалась головой к плечу и прошептала:

– Милый, но, Бога ради, только не сердись на меня!

– Опять ребяческие выходки! – угрюмо проговорил он на это, стараясь высвободиться.

Но она его держала крепко:

– В последний раз, милый, и больше никогда, клянусь тебе! Ты мне только на один вопрос ответь!

– Что такое?

Она всем взглядом, глубоко допытывающимся взглядом, погрузилась ему в глаза:

– Скажи мне, за что именно так возненавидел тебя Иринарх, что решился это сделать?

Он в свою очередь теперь тревожно и пытливо взглянул ей в лицо:

– Переломить мне ногу? – хмурясь и нетерпеливо произнес он. – Ты ведь слышала, как это произошло там, в лугах… Ну, это он был, переодетый мужиком, и крикнул крестьянам, чтобы не верили мне. Я кинулся схватить ero, a он, защищаясь, швырнул в меня палкой… Очень просто!..

– И только? – спросила Сашенька, все так же не отрываясь от него.

– Что «только»?

– Ты думаешь, что он только, «защищаясь»… И не имел никакой другой причины?

Троекуров заговорил вдруг с поспешностью, далеко не обычною ему:

– Само собою, прежде всего ненависть, которую все подобные ему déclassés6, неспособные серьезным и упорным трудом выбиться из ничтожества, чувствуют к людям имущим, занимающим в обществе «привилегированное», как говорят они, положение…

– Да, понимаю, – утвердительно кивнула она, – но, кроме того…

Она как бы замялась, примолкла на миг и подняла затем голову со внезапною решимостью:

– Ты знаешь, что он был влюблен в Киру еще тогда, в Москве, когда ты был мой жених, a потом преследовал ее de son amour7, когда они оба жили в Петербурге… Ты помнишь, у нее тогда была горничной моя Анфиса, и я ее взяла к себе, когда Кира уехала от нас за границу после смерти maman… Так она мне рассказывала, что Иринарх – он нехороший человек, я знаю, – Бог знает, что говорил и предлагал Кире, так что она приказала наконец не пускать его к себе, и он потом всего один раз приходил к ней и приносил бумаги, которые они сожгли потом, ты знаешь…

– Знаю. Так что же? – прервал ее муж, успевший, пока она говорила, «привести в порядок» свою «внешность», как выражался он мысленно.

Сашенька слегка смутилась пред полным спокойствием его тона…

– Нет… я думала… Я думала, – повторила она не совсем твердо, – что он приезжал теперь сюда не для того, чтобы бунтовать крестьян (это уж так глупо!), a чтобы как-нибудь увидеться с Кирой… И когда он понял верно, что ты никогда не позволишь ему этого… то есть быть у нас, то он вот тогда, со злости…

– Что ж, это вам опять ваша Анфиса сообщила? – неудержимо вырвалось из уст Троекурова.

Он высвободил наконец свой локоть из-под ее руки, отошел и опустился в кресло, закинув голову за его спинку.

– Ни слова, напротив, – живо возразила Александра Павловна, – я чувствовала, что она знает, кто был этот переодетый, но она ни за что не хотела мне сказать… И это самое, – примолвила как бы невольно молодая женщина, что все от меня скрывали, это и дало мне понять, что Кира должна играть тут непременно главную роль…

– Что значит: «главную роль»? – воскликнул он вдруг раздраженным голосом. – Ведь только семилетнему младенцу впору рассуждать так, как вы! Если, по вашим же соображениям, двоюродный ваш братец явился сюда единственно, чтобы добиться свидания с княжною, которая «еще в Петербурге не велела его пускать к себе», то следовало