Юркие люди - Анна Андреевна Лужбина

– Самый красивый у Кати был, я думаю так.

Аста сегодня сердитый – Мрамза чувствует его настроение и кусает в задумчивости губу. Он смотрит на землю, а не в глаза и вытаскивает нож, чтобы поковырять ржавую шелуху вагона.

– Да нет же, что красивого в идеальном барашке, там нет свободы, у этих отличниц, зубрилок… – аккуратно говорит Мрамза.

– Кажется, у моего барана пять человечьих ног было?

– Я повесила твоего барашка в кабинете, он до сих пор там висит, и, когда его вижу, я вспоминаю о тебе, дорогой.

Мрамза улыбается, пытается поймать взгляд Ас– ты. В школе и правда можно думать о чем угодно, и здесь тоже можно. Только дома нельзя, ведь мама мужа сказала, что читает чужую память, как книгу. Мрамза вроде и не верит маме, но когда смотрит в ее глаза, то боится. Глаза у мамы черные, и ресницы толстые от туши, похожи на лапки жуков.

Страшнее всего Мрамзе вспоминать день, когда Аста после урока обнял ее за талию, сжал и пошевелил пальцами. Страшно вспоминать любовный сон или как выкурила сигарету. А еще как своровала у мужа деньги прямо из кармана его рубашки или как стала таскать в грузовой вагон вещи. И как там же укрыла Асту, будто и его тоже украла, как вещь.

Аста сидит на ступеньке вагона, а Мрамза собирает ромашки, чтобы сплести венок. Ромашка к ромашке, мало кто плетет так же красиво, как она. Потом опускается, протягивает Асте завернутые в газету деньги. Скидывает на землю квадратные туфли, ставит стопы на нагретую траву.

– Мужчина не берет у женщины деньги, – говорит Аста низким голосом и смотрит на газету с таким видом, будто видит в ней плохую новость.

– Это мой подарок. А это у тебя что?

Мрамза слюнявит палец и стирает с носа Асты пятнышко сока.

– Меня поймают! – Аста резко отстраняется, поднимает руки к небу. – Я слышал утром голоса детей! Они обязательно скажут, что здесь прячется кто-то. Бог все видит!

– Здесь ходят мальчики, но это ерунда, никто сюда не придет. Мало ли кто может жить в вагоне? Никому нет дела. Ты видел в том черном углу мой секретный мешок? Там есть все: и горелка, и мягкий коврик, и чача. Еще немного, и можно будет бежать…

Мрамза останавливается, чтобы не рассердиться; на уме у нее еще много слов. Местные босоногие мальчишки правда ходят здесь по вершинам, она видела их несколько раз.

– Слушай, Аста, слушай! – продолжает Мрамза. – Ты знаешь про такое место, Псху? Это высоко в горах. Там есть где жить, и зимой туда не пробраться. Там можно переждать зиму, а потом пересечь границу, когда все про нас забудут.

– Тебе зачем это? Зачем со мной идти? Зачем помогать?

– Мне хорошо с тобой…

Аста сердито дышит.

– Я виноват перед всем городом, Мрамза Хосовна.

– Пожалуйста, называй меня Мрамзой.

– Я не могу тебя так называть! Я мог бы называть тебя мамой, но я уже взрослый мужчина и мне не нужна мама, чтобы заботиться, я сам о себе забочусь. Дай мне думать, помолчи.

Мрамза трясет коленкой. Встает, подходит к горе, смотрит наверх. Она часто смотрит на гору. Камни складываются в ступеньки, и на последней желтеют цветы. Над ними в голубом небе бледная круглая луна, а между луной и цветами как будто чья-то голова. Мрамза моргает несколько раз – и головы уже не видно. Мягкие ромашки падают на землю. Ну и ладно, Мрамза соберет новые, пока Аста думает. Она поднимает одну, шепчет, отрывает лепестки. Любит – может полюбить. Любит – может полюбить. Ромашка висит в руке, увядшая как шнурок.

– В горах тропы узкие, не пройдешь плечом к плечу, так рассказывал отец! – кричит ей Аста. – Либо одному идти, либо друг за другом, от старшего сына к младшему. Как я могу взять с собой учительницу, слушай? Ты замужняя женщина, как мне отмыться потом от такого греха?

– Твоя семья думает о твоем грехе, но не думает о своем! – хрипит Мрамза. – Они думают тебя убить, это ли не главный грех?

Семья и соседи разговаривали с Астой три раза. За длинным столом, но без еды и вина, как с мертвецом. Среди деревьев вокруг стола тоже сидели люди, чтобы цокать языком и качать головами. Мрамза напросилась на разговор как любимая учительница Асты, говорила с ним за всю школу. Тоже качала головой, трясла пальцем. Вот только сказала она ему совсем не то, что говорили другие. Прошептала, что у нее есть план, а еще – что знает место, где можно спрятаться.

Когда Аста сбежал к Мрамзе, его отец кричал и плакал. И все женщины плакали, и Мрамза тоже на всякий случай плакала и даже вырвала клок волос. Отец смял в кулаке фотографию Асты, вышел к сердцу двора, кинул ее в песок и растер ботинком. Мрамза сказала Асте: возвращаться нельзя, тебя могут убить.

– Сбежим в Псху, Аста, скажем, что мы муж и жена. Ты ведь актер, Аста, я так думаю. Сыграй мне мужа ради нашего спасения. Тебе же не было стыдно, пока не…

– Ты не видела этот фильм, – стонет Аста.

Мрамза кивает. Но Мрамза видела. Про фильм знал весь город, вся школа гудела о нем каждый день. Мрамза тогда завернулась в платок, чтобы купить кассету в ларьке. В этом ларьке на окраине города у фильмов даже нет названий. Вся очередь к ларьку без лиц и в черном, никто не показывает ни глаз, ни носа, ни даже пальца. «Дай мне тот фильм, где Астик Чагава», – прошептала продавцу Мрамза.

Аста в фильме такой красивый и голый. Мрамза так себе все и представляла. Даже в школе, когда он шевелил пальцами на ее боку, Мрамза чувствовала через ребра такое, чего никогда до этого не чувствовала. Эти горячие пальцы могли прожечь пиджак Мрамзы, как раскаленный утюг.

Асте сказали, что фильм отправят в Америку, заплатили сто долларов за съемку. Он сразу же прогулял все деньги и всё забыл. В Америку фильм не попал, а все кассеты раскупили родственники.

– Аста!

– Это ветер, – мягко говорит Мрамза. – Если хочешь, спрячемся в вагоне.

– Аста! Аста!

От ущелья тянутся, как дым, голоса, и голосов все больше. Мрамза прыгает в темноту вагона, хватает мешок и деньги.

– Я тебя спасу! – кричит Мрамза, выпучив