Юркие люди - Анна Андреевна Лужбина

Я открыла дверь и посветила фонариком внутрь сарая. Худощавая грустная Нана лежала на коврике в углу, а вокруг нее собирался лед и снег, будто хотел съесть ее заживо. Миска стояла пустой. Нана побежала ко мне навстречу, и мне показалось, что стало светлее от радости.

Душа у Наны была белая и маленькая, напоминала вялый цветок ландыша. Я позвала ее с собой, но Нана ходила кругами, размахивая хвостом. На гвозде у двери висел поводок, я сняла его и прицепила к ошейнику Наны. Я потянула, и она пошла за мной. Я подошла к красным сапогам соседа, потому что решила один из них закинуть на крышу. Нана огрызнулась, и я не стала так делать.

Дома нас встретила недовольная Маруся. Какое-то время мы сидели втроем: собаки не нравились друг другу и, если бы обе были моложе, стали бы рычать и кусаться.

Я дала Нане еды в деннике, и та поела с большим удовольствием. Не зная, куда ее деть, чтобы не смущать Марусю и других животных, я поднялась в свою спальню, а Нану повела за собой. Я легла в кровать, и Нана легла рядом, я пыталась окутать ее всей любовью, на которую была способна. Я накинула на нас пуховый платок и включила старую желтую лампу.

– Я понимаю, что такое тюрьма, – сказала я Нане, и она посмотрела на меня испуганными блестящими глазами. – Я тоже родилась в тюрьме. Людей иногда сажают в такой же сарай, если они напортачили. Тюрьма – это здание без света, с решетками и колючей проволокой. Комнаты в тюрьме – это гробы, из которых иногда выпускают гулять. Я прожила в таком гробу первые свои три года и мало что помню, кроме игрушечных лошадок и крысы. Потом маму выпустили, но ей снова захотелось в тюрьму. Я часто приходила к ней в гости и вспоминала то, что забыла. Сейчас я думаю, что ей было не так уж и плохо, раз она хотела вернуться. Но ты такая, как я. Ты тоже родилась в несвободе и с этим вот злым человеком. Здесь ты будешь свободна. Знаешь, кто научил меня видеть души?

Нана стала вырываться из-под пухового платка, спрыгнула с кровати на коврик и свернулась рядом клубком. Я хотела лечь рядом с ней, но все-таки осталась в кровати. Я подумала, что Нана нашла себе новое место и хочет, чтобы оно было только ее.

После мне снилась вода, протекающая из уха в ухо. Вытекающая куда-то во двор, утекающая в землю. Может, батюшка был прав и мне правда хотелось поговорить.

Ранним утром Нана разбудила меня, потому что ей нужно было на улицу. Я выпустила ее и наблюдала за тем, как она бегает по участку, обнюхивая свою землю. Ее душа радовалась новому дому. Маруся вышла из денника и села у голой яблони. Нана терлась рядом с поводком, а потом скребла калитку – хотела гулять. Я пригласила Марусю пройтись с нами, но та грызла кость, повернувшись задом. Кони смотрели на меня с обидой, потому что я не делала работу для них.

Я хотела надеть поводок, но просто кинула его в карман, и мы вышли свободно. Зимнее медовое солнце подсвечивало сугробы. Я чувствовала, что это моя собака, она не уходила далеко от моих ног. Я чувствовала, что мы как сестры, которые могут спасать друг друга.

Но где-то просигналила машина, и Нана, подпрыгнув, резко побежала от меня в сторону. Я никогда не видела, чтобы собака бежала так быстро: лапы обгоняли ее голову. Она бежала в сторону дома соседа, а я осталась стоять с пустым поводком на все том же чертовом перекрестке. Нана перепрыгнула забор и пропала.

Я медленно вернулась домой. Двор засыпало седьмым снегом. После такого снега не видно голой земли. Не было ничего видно вокруг, и стало тише. Я занялась конями, и мы всё делали молча. Все души куда-то спрятались. Я поняла, что иногда мне особенно сложно. Мне казалось, что мир рассыпается.

Когда писательница снова подошла к моей калитке, я бинтовала копыта Юзуфу. Юзуф арабской породы, и у него очень нежные копыта. Писательница поздоровалась со мной, и я кивнула в ответ.

– Можем встретиться в баре, – сказала я.

Вы бы видели ее лицо.

В бар я приходила раз в несколько месяцев: пила пиво с шоколадным вкусом и ела фисташки. Чаще всего я садилась за дальний столик и надевала что-то темно-зеленое, чтобы сливаться с занавеской. В баре жил попугай, который разговаривал разными голосами и ругался фразами, переделанными, чтобы стало смешно.

Писательница же сюда явно заглядывала часто. Она привычно села за столик, который мне не нравился.

– Кто рано встает – тот далеко от работы живет, – сказал попугай.

– Почему вы решили все-таки поговорить со мной? – спросила писательница все с той же вежливой улыбкой, достав мятый блокнотик.

Кто-то включил музыку.

– Мне интересно, как будет выглядеть моя история, если вы ее перемелете. Мне интересно, как выглядела бы моя жизнь, если бы ее было увлекательно читать.

– Вы правда видите души?

Я кивнула. Сейчас, когда меня об этом спросили, я стала сомневаться. Я чувствовала себя так неловко, будто лежала голой на холодном столе.

– Я не грустный, я трезвый, – сказал попугай и разложил свой хвост веером.

В бар зашел сосед. Он поменял красные сапоги на черные городские ботинки. Сел у барной стойки так, чтобы я не могла его видеть, но он видел меня.

– Я пишу серию захватывающих детективов, где главному герою, частному сыщику, помогает экстрасенс, – затараторила писательница, надев очки. – Он расследует пропажу детей и параллельно переживает распад своей семьи; так он вступает в отношения с экстрасенсом. Это любовный детектив. Ваш конюх сказал, что вы видите души. Волонтеры рассказывали, что вы помогали искать пропавшего ребенка два года назад. Я нашла о вас данные, что ваша мать сидела в тюрьме за убийство. Это все звучит чрезвычайно увлекательно. Расскажите, пожалуйста, свою историю.

Я думала, все будет по-другому. Вроде бы начала говорить, но слов слышно не было. Писательница смотрела на меня округлив глаза, демонстрируя внимание.

– Как именно вы видите души?

– Я подражаю животным. Это они видят души. Это называется мимесис.

Писательница поморщилась.

– Почему ты со всеми скандалишь? – прокричал с барной стойки сосед.

– Меня выгнали из дома за непосещаемость, – сказал попугай.

Я сделала вид, что не услышала соседа, и смотрела на