Четверть века назад. Книга 1 - Болеслав Михайлович Маркевич

Ладони поднялись.

– Императора Петра Первого браните! Пьянице мужику, говорите, надо волю дать! О славянах каких-то болтаете!

Сергея покоробило опять, но, глядя на добродушное лицо сидевшего против него старца, он не мог не сознавать внутренним чувством, что в словах его не было никакого обидного намерения и что все это, очевидно, говорилось им так потому, что он иначе говорить не умел. Гундурову и досадно было, и смеяться хотелось… «Но как же объяснить ему целую теорию, целую историческую школу?» – думал он.

– Мы, – сказал он бессознательно, разумея именно всю ту «школу», к которой принадлежал он (и против которой, объяснял он себе, московский правитель почитал почему-то нужным ратовать в его лице), – Петра Первого не браним, а упрекаем его в том, что он все русское незаслуженно подавил, а все иностранное не в меру возвысил.

– И иностранцы есть хорошие и полезные слуги! – пропел граф. – Князь Барклай де Толли немец был, и его дураки у нас изменником считали, и я сам видел, что почтенный человек плакал от этого! А он лучше каждого русского служил государству и с нашими войсками в Париж вошел!

Сергей мог только смолкнуть на этот неожиданный аргумент…

– И опять вы про мужиков, – продолжал, не останавливаясь, петь свой акафист граф, – что их надо отпустить на волю. Вы хотите разбойников наплодить, Россию вверх дном поставить!

– Не разбойников, а верных и преданных сынов России и ее государя чаем мы видеть в освобожденном русском народе, – ответил несколько резко задетый за живое Гундуров, – и, как известно, – примолвил он, приводя довод, который, по его мнению, должен был иметь наиболее веса в глазах его собеседника, – и мысль эта существует у самого правительства, и оно уже два раза пыталось…

– Знаю! – перебил его граф, вознося горе свои ладони. – И что было бы хорошего? Один вред! Потом распустить легко, а потом и остановить нельзя.

– Мы полагаем напротив, граф…

– Что вы мне говорите «мы»! – вскрикнул вдруг тот, раздосадованный недостаточною почтительностью тона, с которым объяснялся с ним молодой человек. – Я про вас говорю, а не про других! Все от того, что нечего вам делать! От того и болтаете пустяки!.. Я получил из Петербурга… сказать вам, чтоб вы определились на службу! – неожиданно заключил он.

«Насильно заставляют, значит!» – воскликнул мысленно Гундуров, и все лицо его вспыхнуло вновь.

– О вас уже писано оренбургскому генерал-губернатору! – запел опять старец, не дав ему времени произнести слова. – Вы, я знаю, хорошо учились, можете быть там полезны!

– В Оренбург! Что же это, ссылка!..

Гундуров вскочил с места. Громовой удар, павший у его ног, не поразил бы его так, как эта «невозможная» весть.

– За что же это, граф? Что я сделал?.. Ведь это насилие! Я никогда не готовил себя к административной службе, я посвятил себя ученым занятиям…

– Можете заниматься и там! – возразил невозмутимо старец. – А вы дворянин, должны служить!

– Против воли, против призвания? Кто имеет право делать это с неповинным ни в чем человеком?.. Это гибель всех надежд моих, всего моего будущего!..

Ладони вознеслись еще раз.

– Неправда! Будущее все от вас зависит! Василий Алексеич[60]2 умный человек, любит образованных! Можете у него карьеру сделать!

– Но я не хочу карьеры, я ехать не согласен! – вскрикнул Гундуров, бессильный сдержать негодование свое и волнение.

– О согласии вашем не спрашивают! Я вас отправлю с жандармом!

Сергей глянул на него во все глаза, глянул на этого «пашу», сидевшего перед ним в наглухо застегнутом военном сюртуке без эполет, с мясистыми подбородком и щеками, подпертыми высоким черным галстуком, и все так же добродушно выпяченною вперед нижнею губой, словно смеявшеюся над строгостью, напущенною ее владельцем на все остальные черты его широкого, оголенного лица, и понял, что протестовать, что возражать было бы бесполезно, что целый мир лежал между его понятиями и тем строем воззрений, среди которых взрос, действовал и благодушествовал этот старец, так жестоко располагавший теперь его судьбой, и что, поступая с ним так, старец этот поступал без малейшей злобы, как и безо всякой тени сомнения в законности своего права и правильности своего решения.

«Что же с этим поделаешь!» – подумал несчастный. Он стиснул зубы и смолк.

Граф остался, видимо, очень доволен впечатлением, произведенным грозою его слов. Он уже почти ласково взглянул на молодого человека.

– Вы не должны огорчатся на то, что для вашей же пользы делается! Послужите, вернетесь назад, – все будет позабыто! Я первый готов буду тогда оказать вам содействие!

«Что позабыто, что я сделал!» – говорил себе Сергей, все так же не понимая, как мог пасть на него этот удар.

– Где вы остановились здесь? – спрашивал его между тем «московский воевода».

– В собственном доме, в Денежном переулке.

Граф взял со стола карандаш и записал на бумажке.

– Даю вам три дня на сборы. А потом отправляйтесь с Богом! – пропел он. – О вас в Оренбург уже писано, я вам сказал. Я велю полиции наблюсти, чтобы вы через три дня выехали!

Гундуров поднял глаза.

– Я говорил вам, граф, что у меня тетушка; она меня воспитала заместо матери… Я не могу не повидаться с нею; она осталась в деревне… позвольте мне (как странно, обидно зазвучало в его ушах это произнесенное им сейчас слово «позвольте») съездить к ней!

– Совсем не нужно вам самим! Тетушка ваша может сюда приехать; напишите ей!

– Но на это пройдет двое суток, пока она получит извещение, пока приедет! Я не успею переговорить…

– В сутки можно обо всем переговорить, – пропел граф, не допускавший, чтобы могло найтись какое-либо возражение тому, что в голове его было уже раз решено и подписано.

Гундуров хотел что-то сказать, но старец не дал ему на это времени. Он встал и поклонился.

– Я вам все сказал. Прощайте!.. Поезжайте на Нижний! Там теперь по Волге пароходы вниз ходят! – уже совсем добродушно говорил он через миг, идя к двери вслед за уходившим героем нашим.

– Акулин! – крикнул он, высовывая лысину свою в красную гостиную.

Исправник, стоявший там в ожидании у окна, понесся стремглав на этот зов.

– О каких это государственных тайнах толковали вы с ним так долго? – прохрипел Чесмин, подымаясь с дивана навстречу Гундурову.

Тот остановился, взглянул растерянно на вопрошавшего и проговорил, мгновенно блеснув глазами:

– Меня ссылают!..

– Куда?

И брови майора от удивления приподнялись чуть не поверх лба.

– В Оренбург на службу…

– За что!

Гундуров руками развел.

– Ничего не понял!.. Про мои славянофильские мнения говорил… про то, что