Четверть века назад. Книга 1 - Болеслав Михайлович Маркевич

– Я и не шучу – вы спрашиваете, я даю ответы. Я не виноват, что вы их толкуете по-своему, по-полицейски.

Акулин надулся.

– И к чему это ему коляску еще свою! Я думал его в своем тарантасе везти…

– Не имеете права! – возгласил Ашанин.

– Чего это?

– Можете под уголовную ответственность попасть!

– Да что это вы мне расписываете! – фыркнул исправник, все сильнее гневаясь.

– Вам предписано «привезти» Гундурова к графу для «личного объяснения», значит, привезти живого, так как с мертвым объяснения бывают обыкновенно несколько затруднительны. Если же он бы с вами сел рядом в экипаж, вы бы его, надо полагать, при Богом вам данном преизобилии телесном, на первой же колее придавили до смерти. Во избежание чего мы и порешили с ним оставить вас ехать в одиночестве, а самим ехать в его коляске.

– Однако позвольте вам сказать, милостивый государь… – начал и не договорил уже весь красный от злости исправник.

– Что сказать? – с неизменным хладнокровием спросил тот, укладывая локти на стол и глядя ему прямо в глаза своими большими черными глазами.

Взбешенный, но осторожный Елпидифор вспомнил вовремя, что этот черноглазый красавец, глядевший на него таким вызывающим взглядом, был вхож «в дом его сиятельства» и даже, как слышал он, пользовался особым расположением к нему этого «дома», и что потому размолвка с ним была бы, очевидно, с его стороны не расчетом.

– На вас, конечно, сердиться нельзя, Владимир Петрович, – повернул он неожиданно на шутливый тон, – вы привыкли с дамами к веселому разговору…

– А вам какого же угодно? – протянул Ашанин, продолжая глядеть ему в глаза.

Неизвестно, что нашел бы ответить исправник, но в эту минуту «фанатик», сосредоточенно прислушивавшийся к прению, трагически шагнул к приятелю.

– Это как же ты с Гундуровым в Москву собрался? А я?

– Что ты?

– Мне что же оставаться-то здесь без вас?..

– Мы вернемся завтра или послезавтра утром.

– А если как не вернетесь? – мрачно промычал Вальковский.

Ашанин уперся ему в лицо проницательным взглядом.

– Ты глуп, Иван Непомнящий, – подчеркнул он, – если бы то, что ты предполагаешь, должно было случиться, тем менее, кажется, следовало бы тебе думать удирать теперь из этого дома!

«Фанатик» понял и, покраснев до ушей, быстро отошел от него и зашагал опять по балкону. На пороге его показались хозяева.

– Лошади готовы; если вам угодно, можем ехать, – как бы уронил Сергей, глядя через голову исправника. – Федосей твои вещи уложил, – сказал он Ашанину.

– Спасибо!

Красавец отвел Софью Ивановну в сторону.

– Вы известите княжну? – спросил он ее шепотом.

– К чему? – возразила она. – Это могло бы только ее встревожить, а вы надеетесь, говорите, быть здесь послезавтра с Сережей… или без него, – примолвила она чуть-чуть дрогнувшим голосом, – всегда успеем.

– Верно, генеральша, верно! – согласился Ашанин. – Позвольте ручку поцеловать на прощанье.

Со двора доносился грохот выехавших экипажей. Все прошли туда через сад.

– Как вам удобнее наблюдать, чтобы мы от вас как-нибудь не «удрали», Елпидифор Павлыч? – громко и со смехом спросил исправника Ашанин, выходя на двор. – Нам ли ехать вперед, или вам?

В толпе дворовых, собравшихся у крыльца смотреть на неожиданный отъезд молодого барина, послышалось вызванное этими словами сочувственное и дружное хихиканье.

– Ах, сделайте милость, как вам угодно! – ответил с досадой исправник (он чувствовал себя сильно не в авантаже), направляясь к поданному первым своему тарантасу. – Вашему превосходительству честь имею кланяться! – сухо промолвил он, снимая на ходу фуражку пред госпожой Переверзиной, и заковылял далее.

– Ну, Бог с тобою, Сережа! – говорила она тем временем, остановившись с племянником в темном углу у забора. – Знаю, что вздор, а сердце не на месте, такое уж глупое оно у меня…

Она подняла руку и трижды осенила его крестным знаменьем.

Тройка исправника уже выезжала за ворота. Молодые люди поспешили к своей коляске.

– Ваня, будь умник, – крикнул из нее Ашанин Вальковскому, безмолвно и угрюмо глядевшему на них с крыльца, – и отучись подбирать с тарелки горошек ножом: вилкой гораздо удобнее…

Среди дворовых пискнул чей-то новый сочувственный смех… «Фанатик» плюнул и ушел в дом под топот тронувших лошадей.

XXXIV

Увешанная картинами угольная красная комната, предшествовавшая кабинету графа и выходившая четырьмя окнами на Тверскую площадь, в бойкую пору года полная обыкновенно народа, была теперь по случаю летнего времени и еще раннего часа дня почти пуста. Прием просителей – для чего граф приехал накануне вечером в город из своей подмосковной, – был назначен в двенадцать часов. В красной комнате поэтому в ту минуту, когда вошел в нее Гундуров, за которым в некотором расстоянии следовал исправник Акулин, находились только дежурный чиновник канцелярии, длинный и худой молодой человек, глядевший в окно с видом смертельной скуки, такой же дежурный военный чиновник особых поручений, лысый майор Чесмин[59], растянувшийся с ногами на покрытом чехлом по-летнему, как и вся мебель, диване.

Услыхав шум шагов, майор полуоткрыл сонные глаза и спустил ноги с дивана.

– А! Вы зачем к нам? – лениво вымолвил он, узнавая нашего героя, с которым встречался в одном знакомом им обоим доме в Москве.

– Вызвали! – ответил Гундуров с невольным пожатием плеч. (Он ехал всю ночь, только что успел обмыться и переодеться, и лицо его носило видимые следы бессонницы и утомления.)

– Вот как! – зевнул Чесмин, указывая ему место подле себя на диване. – А на что вы ему нужны? (Майор никогда иначе как этим местоимением не обозначал своего начальника, с которым состоял в самых оригинальных, брюзгливо-нежных отношениях.)

– Это я у вас хочу спросить, – молвил, хмурясь, молодой человек, – живу я преспокойно у себя в деревне, приезжает вдруг ко мне вечером исправник…

– Вот эта туша, – перебил его майор, кивая на Акулина, подошедшего в эту минуту к длинному чиновнику, стоявшему у окна и затеевшему с ним шепотом какой-то разговор.

– Он самый.

– Слышал! Дочь, говорят, красавица и голос чудный… В любимчики за то попал (майор мигнул теперь по направлению кабинета графа); переводит он его сюда частным приставом в Городскую часть… все равно, что тысячу душ подарил, – примолвил он своим хрипящим и насмешливым голосом. – И про вас слышал. Вы там с нашим Чижевским у Шастуновых на сцене отличались!.. И княжна играла, да?.. Божественная особа! – прохрипел опять Чесмин, вздыхая и сентиментально закатывая глаза под свой нескончаемый лоб.

Гундуров отвернулся, чтобы не дать прочесть ему на своем лице волнение, вызванное в нем упоминанием о княжне.

– Не долго сегодня Федор Петрович… – проговорил в эту минуту длинный чиновник, оборачиваясь от окна к щелкнувшей замком