Лиственницы над долиной - Мишко Кранец

чем другие, заходившие к нему в военное время. Именно Алеш связал его с партизанами, за что немцы то и дело грозили ему арестом, а епископ — перемещением по службе, если он не исправится. Что поделаешь — в то время Петер беседовал с партизанами о будущем, за которое они боролись. О религии не говорили. Но когда Петер после войны остался один со своей «церковной кафедрой и исповедальней» Метой, он вдруг начал быстро стареть. Навещал его теперь только Алеш, работавший несколько лет в городе, в долине, да художник Яка, но этот бывал все реже — он стал современным художником, который не мог творить «в существующих условиях» и все больше пропадал в столице. Петера Заврха стала мучить бессонница, читать с лампой ему не разрешалось, да он и с ней-то плохо видел, вот и лежал он в постели, закинув руки за голову и мечтал до тех пор, пока его фантазии не начали переплетаться с явью. И совершенно естественно, что во время этих бессонных ночей повадился приходить к нему его добрый словенский бог, живший, очевидно, где-то в горах близ Урбана и на старости лет страдавший бессонницей, как и Петер Заврх.

— А что ему делать, нашему богу, — сказал художник Яка, — ведь словенский бог уже в те далекие времена, когда наши предки поселились здесь, принадлежал к земледельческому сословию. А с тех пор как вы начали проводить индустриализацию страны, он стал и вообще лишним. Даже погодой ведает теперь не он, а радио, которое сбивает его с толку. Он всегда жил в горах, которые наверняка были ему по душе, так же как и здешние крестьяне — этакие крепыши — из тех, что побогаче. Что ж, ему посещать теперь заседания рабочих советов? Или ходить на собрания правлений и комитетов? А может, возглавить профсоюзы? С крестьянами ему тоже не о чем разговаривать. Вот он и заходит к Петеру поболтать. Как-никак собеседник он довольно просвещенный. Если его вообще интересуют просвещенные люди.

— Умных людей, — сказал Петер самодовольно, — простых, с открытой душой, он всегда любил.

— В самом деле? — Яка даже вскрикнул от удивления, а затем кольнул и священника и Алеша. — До сих пор я был убежден, что бог и правительство любят только широкие массы, самые простонародные. А ты, Алеш, что об этом думаешь? Ты ведь все-таки частица нынешней власти.

Алеш Луканц воевал в свое время не только против оккупировавшего страну неприятеля, но и за установление новой власти, за революцию и готов был за это голову сложить. Но сейчас он почувствовал какое-то смущение — в сердце его не было больше прежнего огня, будто и не боролся он за нынешнюю власть. И все же он приготовился сразиться с Якой. Только его опередил священник Петер:

— Так кажется лишь неглубоким людишкам, дорогой мой горе-художник. Это правда, и бог и власти желают иметь в своем распоряжении широкие массы, а разговаривать они любят с избранниками. Когда бог на Синае хотел передать Израилю свой закон, он не созвал массовый митинг и не открыл собрание избирателей, а призвал на гору Моисея и вручил ему десять скрижалей с заповедями.

— То было давно, — возразил Яка, — тогда он был еще законодателем всей жизни. А теперь он вместе с тобой подтрунивает над социализмом — не правда ли, Петер, признайся!

— Нет, уж если мы с ним критикуем, то по-серьезному, — сказал Петер решительно и, усмехнувшись про себя, обратился к Алешу: — Признайся, Алеш, разве вы сами больше всех не подтруниваете над своей властью? А мы ничего особенного и не говорили, — поспешил он добавить. — Бог сказал только: пусть коммунисты сами попробуют, какова она, власть, и как управляться с массами и решать социальные вопросы. Ведь индустрия не может их разрешить, капиталисты это поняли уже давно, и крестьянам вы уделяете мало внимания, прижимаете их, даже здешних, что живут в горах и таскают всю жизнь корзину за спиной и едва сводят концы с концами.

Художник не дал Алешу возразить, он поспешил спросить священника:

— А моим искусством твой бог не возмущался? Ты не показал ему мадонну, которую я для тебя пишу?

Священник Петер поднял голову и ответил резко:

— Ты ведь, Яка, совсем не работаешь. По-моему, вы, художники, научились жить в свое удовольствие, почти ничего не делая, — но тут же смягчил свой приговор, увидев, как тот задел Яку за живое — тем более что был высказан в присутствии Алеша. — Эту твою божью матерь я не решился показать даже Алешу, а он как-никак коммунист! — И Петер, усмехнувшись, слегка обернулся к Алешу, словно ища у него поддержку. — Он превратил молодую Яковчиху в матерь божию, цветы черешни — в белые облака, а вместо ангелов у него там фабричные и деревенские девчонки из окрестностей Урбана — те, что носят новомодные чулки, сквозь которые просвечивает каждая волосинка.

Священник Петер самодовольно посмеивался. Не заметив, что Алеша бросило в краску при этом новом оскорблении Минки, он торопливо сыпал словами:

— После этого я бы не удивился, если бы он пририсовал Христу у развилки под лиственницами вместо креста корзину за плечами и превратил его в горьянца!

Священник заливался смехом; художник, уже забывший недавние обиды, улыбнулся и язвительно ответил Петеру:

— Попробуем отбросить историю и биохимию и доверимся священному писанию, из которого следует, что бог создал человека по своему образу и подобию. Не знаю, почему не могла быть раем наша милая Крайна, скажем, область между двумя Савами или Савой и Сорой? Ты утверждаешь, что тебя посещает бог? Он наверняка никуда не переселялся. Если вообще он существует, это самый обычный словенский, так сказать, краинский бог. И не было бы ничего удивительного, если бы ты встретил его с корзиной за спиной или застал за ужином у кого-нибудь из крестьян — он запивал бы молоком кусок ячменного хлеба. Здесь его дом, здесь он заканчивает свою миссию.

Священник Петер замахал палкой. Но Яка не дал ему сказать ни слова.

— Да, заканчивает, я это утверждаю. Все, что не соответствует своему времени, должно рано или поздно умереть. Что же ему — стать секретарем районного комитета и разъезжать на автомашине по собраниям? — Он перевел дух, потому что дорога поднималась круто в гору, и снова опередил священника: — И Мария тоже должна быть такой, как наши девушки — с веткой цветущей черешни, цикламеном или горечавкой в руках, окруженная горными цветами, в перлоновых чулках и перлоновой блузке, с розоватым загаром от нашего горного солнца. Человечество не вернется к прошлому, — Яка посерьезнел, развивая и углубляя свою мысль, — оно