Год Черной Обезьяны - Елизавета Ракова

красочными свеженапечатанными снимками. На них была не Машенька. Какая-то другая девочка, от другой женщины. Вот гордый Гена держит ребенка на руках, целует в щеку. Вот они все вместе сидят на незнакомом диване, ребенок на коленях у незнакомой женщины, ни дать ни взять счастливая семья из рекламного проспекта. Вот бывший научный руководитель Гены – почему-то он держит ребенка. Лариса принялась с отвращением собирать снимки с пола, жесткими ударами ровнять стопку. Отношения Гены и светловолосой были ясны. Ребенок, судя по всему, тоже от него. Но как, как он мог? В нижнем правом углу оранжевыми цифрами обозначалась дата, семнадцатое сентября, тот же день, когда он фотографировал их с Машенькой. Чертов Джеймс Бонд! Как это вообще возможно?! Почему нельзя было хотя бы спрятать фотографии в сейф? Во рту пересохло, и Лариса на подгибающихся ногах пошла на кухню выпить воды.

Жадно осушив полную кружку, она вдруг поняла, что будет делать. Нужно только успеть до возвращения матери с Машей. Она достала со шкафа большую спортивную сумку, побросала в нее первую попавшуюся одежду, туда же сунула возмутительные снимки и позвонила в службу такси.

Кантемир открыл не сразу. Встретил Ларису в вытянутой домашней футболке и клетчатых фланелевых штанах. Он явно был удивлен, но, увидев зареванное опухшее лицо Ларисы, не стал ни о чем расспрашивать. С помощью ассистентки режиссера Ларисе купили билет на тот же рейс, каким улетали все столичные гости. Дальше Кантемир еще созванивался по работе с Москвой, хотя в столице было только шесть утра. Лариса сидела на краю разобранной гостиничной кровати и кусала ногти. Только бы Гена или мать не ворвались сейчас в номер, не заявились в аэропорт, только бы улететь… Но никто за ней не пришел, и в назначенное время самолет, разогнавшись, оторвался от земли. Лариса выдохнула. С кресла впереди на нее оглянулась не то с сочувствием, не то с отвращением Оля из «Москва – Петушки». Наверное, Кантемир вот так из каждого города привозит по местной актрисе и рыжеволосая это не одобряет… А может, она и сама была когда-то на месте Ларисы. Во время полета кусок не лез в горло, Лариса отказалась от ужина и только выпила стакан томатного сока. В какой-то момент она уснула и очнулась только от соприкосновения шасси со взлетной полосой Домодедово. Ее голова лежала на плече Кантемира, который не спал и почти не разговаривал во время полета. Пассажиры начали забирать сумки с полок.

– У тебя есть где остановиться в Москве?

Лариса догадалась: его беспокоит, что она может рассчитывать на его квартиру. Легонько кольнула женская обида.

– Да-да, я остановлюсь у сестры.

– Вот и славно, – с нескрываемым облегчением сказал режиссер.

Лариса позвонила сестре из телефонной будки в аэропорту. Она боялась, что с Любой уже мог связаться Гена, но та явно ни о чем не знала, была удивлена, но согласилась приютить. Правда, Лариса до сих побаивалась парализующего влияния старшей сестры: провалишься, провалишься! Но выбора не было.

Кантемир простился с Ларисой у стойки такси.

– Приезжай вечером в кафе «Маяк» на Большой Никитской, к десяти, мы там собираемся с ребятами из студии, я вас познакомлю, они тебе понравятся. Заодно обсудим дальнейшие планы.

– Конечно, буду. И спасибо еще раз за предоставленный шанс.

– Да пока что не за что.

И Кантемир нырнул в желтую «Волгу», легонько приобняв ее на прощание.

Город Б изменился с развалом Союза, но это было ничто по сравнению с переменами в Москве. Из школьной поездки Лариса помнила столицу гораздо более спокойной и просторной, теперь же поражалась количеству людей на улицах, афишам, огням, ярким иностранным вывескам – «Макдоналдс», «Пицца Хат», KFC… Ничего подобного в городе Б не было. А машины, сколько на дорогах машин! И все сигналят, куда-то спешат…

Люба была на работе в своей юридической фирме, оставила ключ под ковриком. В просторном, современно обставленном жилище сестры на Ларису вдруг нахлынули мечты о будущем. Она начнет работать, разведется с мужем, снимет квартиру, перевезет сюда дочку… Лариса провела ладонью по стенам, выкрашенным в кремовый цвет. Это так сейчас принято в Москве, без обоев? Наспех пролистала модные журналы, лежавшие у сестры на столе, таких в городе Б тоже не достать… Нужно будет обновить гардероб, как только появятся первые заработки. Кое-как разобрав сумку, немного устыдившись своих жалких тряпочек, которые в городе Б казались шикарными. Прилегла на диван с раскрытым журналом, незаметно для себя уснула и очнулась только ближе к вечеру. Распахнула шкаф сестры в поисках чего-то модного для похода в бар с коллегами Кантемира, но вешалки и полки у Любы были заполнены исключительно скучной серой офисной одеждой. Хлопнула дверь.

– Привет, дорогая! – Лариса обняла старшую сестру, пахнувшую каким-то резковатым парфюмом.

– Огорошила ты меня своим приездом сегодня. – Люба поставила на тумбу лаковую сумку, из которой торчала кипа бумаг.

– Да вот на кастинг срочно пригласили, модный московский театральный режиссер Кантемир Золотов, знаешь? – Лариса решила, что выдавать информацию Любе нужно постепенно.

– Не знаю. А с Машкой кто остался? – Люба уже переместилась к рабочему столу и включила компьютер.

– Ну как кто, мама следит, она же на пенсию вышла, плюс Генка. – Лариса достала косметичку и начала пудрить лицо.

– Хм. А сейчас ты куда намылилась на ночь глядя? – Люба подозрительно сощурилась на сестру.

– Ребята из театральной студии собираются в кафе, мне же нужно завести знакомства с полезными людьми.

– Так ты по работе приехала или по барам шляться?

Лариса напрягла все внутренние силы, чтобы не рассориться с сестрой. В конце концов, ей была нужна Любина квартира.

– Любочка, ну не вредничай, я совсем ненадолго, правда-правда.

Конечно, надолго оставаться у сестры в ее московской квартире Лариса не планировала. Присутствие Любы могло плохо повлиять на результаты кастинга и вообще на всю актерскую карьеру. Съезжать придется самое позднее месяца через два. В конце концов, Москва большая – найдется милая квартирка на съем, а с Любой можно и не видеться совсем, представить, что сестра растворилась на просторах столицы.

Плохая вышла у сестер история.

…Три ученицы первого курса культурно-просветительского училища переминаются с ноги на ногу, поскрипывая расшатанным паркетом. Среди них и Лариса. Решается ее судьба. Сейчас комиссия определит, кому же достанется роль, настоящая роль со словами на сцене драмтеатра! За столом напротив – нагоняющая на всех ужас завучиха Валентина Ивановна, брезгливо смотрящая на соискательниц из-под черных засечек поплывшей туши и грубо намалеванных бровей. Слева от нее – режиссер спектакля, его лицо невероятно подвижно: он как будто беспрестанно пересобирает пазл из своих носа, глаз, губ, подбородка. Режиссер Ларисе нравится, и она ему, кажется, тоже, но завучиха может все испортить. Над головами комиссии рдеет транспарант, на котором белыми трафаретными буквами написано: «Театр – это храм искусства!» Режиссер с Валентиной Ивановной шепчутся, внимательно смотрят на финалисток отбора, опять тихонько переговариваются, обращаются к пометкам на листках, и так, кажется, вечность.

– Быструшкина, свободна, – наконец говорит завучиха, щурясь на неудачницу и одновременно обводя что-то в блокноте карандашом.

Быструшкина молча разворачивается и шаркает к выходу из актового зала. Лариса не провожает ее взглядом, боится, что провал заразен и ее отправят следом. Режиссер словно собирает нос, губы и брови в кучку, потом расслабляет лицо и улыбается Ларисе. Осталась одна конкурентка. Девочек просят снова прочесть реплики. Борис Натанович – так, кажется, зовут режиссера – вполголоса проговаривает текст за партнеров Ларисы.

– Вот эта.

Он показал на нее? Или на конкурентку? Не понять.

– Ну что ж, Великодная, не подведи.

По всему телу пробегает приятная дрожь. Завучиха будто расстроена выбором режиссера.

Ларисе не терпится поделиться радостью с родителями, но дома тихо. Только медвежонок, выжженный на дощечке, прибитой к стене в прихожей, приветствует Ларису поднятой лапкой. Отец недавно увлекся пирографией, и поэтому вся квартира завешана его деревяшками.

Нельзя терять времени даром. Репетиции начнутся уже на следующей неделе. Лариса усаживает на диван в гостиной замызганного плюшевого чебурашку, рядом помещает фарфоровую балерину, костяную фигурку монгола с трубкой и грустного однорукого Арлекино (вторая давно оторвана). Хоть Лариса уже и взрослая, но детская привычка собирать игрушечных зрителей помогает настроиться на нужный лад. Она прочищает горло и расправляет листки с текстом.

– Товарищи, мы же бамовцы! Нельзя так! Когда друг стоит