Год Черной Обезьяны - Елизавета Ракова

– Хочешь, поедем на мебельную фабрику, купим новый? – На этих словах Толя многозначительно округлил глаза, как будто «купить новый диван» было кодовой фразой для чего-то неприличного.

– Уже заказали. Из Хабаровска везут, – соврала Ангелина.

– Ого! – Толя присвистнул. – Это на какие шиши?

– Отцу премию в институте выдали за выдающиеся успехи в науке, – опять соврала Ангелина.

Внутри снова начала закипать злоба на Гену. Это все из-за него. Из-за него она сидит целыми днями дома, не находя уважительной причины не принять в гости Толю. Из-за него все соседи смотрят на нее сочувственно, свысока: мать-одиночка, бедняжка, а ведь такая красивая и молодая, не повезло. Из-за него Толя считает уместным играть роль благодетеля. Хотя, надо признать, «муж» все же оказался не слабоумным. Раз в месяц во двор приезжала огромная фура – Толя каким-то магическим образом стал в городе Б главным оптовым распространителем журналов. Товар ему доставляли аж из Москвы. Дворовая ребятня набегала помогать таскать пачки в квартиру Толи, которая под конец разгрузки оказывалась на восемьдесят процентов завалена комиксами, журналами о моде, политике, рыбалке и обо всем на свете. За свои труды маленькие грузчики получали по пять рублей и по чокопаю. Затем к Толе приезжали на подержанных «японках» владельцы ларьков, раскупали товар, и постепенно Толя снова мог свободно передвигаться по своей жилплощади до следующего завоза.

– Какое-то платье у тебя простенькое, давай прогуляемся до универмага, что-нибудь модное тебе купим?

– Какой универмаг, мне ребенка кормить скоро.

– Ну чего ты строишь из себя, ну будь умнее… Одна, как принцесса в башне, с ребенком… Хочешь, сама купи себе платье, я денег дам, а потом покажешь?

Толя подошел к сидящей за столом Ангелине, откусил верхушку банана. Несмотря на то что сосед по-жмотски использовал свою квартиру как склад, деньги у Толи явно водились. Несколько раз Ангелина видела выходящих из его квартиры броско одетых девушек: мини-юбки, колготки в крупную сетку, серьги-кольца, иссушенные пергидролем волосы, яркий макияж. Толя, видимо, хотел приодеть ее в том же стиле. Интересно, трахал он их прямо на журналах, например на «Охоте и рыбалке», которые дальше пойдут в продажу? Проходя мимо девушек, которые, судя по возгласам, явно были в восторге от щедрости Толи, Ангелине хотелось зажать Марте уши, нос и рот.

Толя положил влажную ладонь на руку Ангелины. Внезапно оглушительно громко зазвонил, дребезжа пластиковой трубкой на проводе, телефон. В доли секунды Ангелина оказалась у аппарата, схватила трубку до второго звонка.

– Да?

– Вы дочь Григория Ларионова, тридцать первого года рождения…

– Господи, да, что с ним? – У Ангелины вдруг ослабли ноги, и она опустилась на корточки.

– Женщина, не орите на меня. В кардиологии он, в областной. Захватите ему что-то домашнее из одежды…

Ангелина вскочила и бросила трубку. Трясущимися руками попыталась убрать слипшиеся от пота на висках русые волосы и завязать их в узел на затылке, но без заколки тяжелые локоны снова рассыпались по лопаткам.

– Ангелиночка, что такое?

Толя стоял с надкусанным бананом посреди комнаты, нелепая лысая обезьяна. Лицо его выражало крайнюю степень обеспокоенности. И все же хорошо, что он здесь.

– Папа. Сердце. Тебе нужно будет посидеть с Мартой. Пожалуйста.

Ангелина уже носилась по квартире, как загнанное животное, бросала в сумку зубную щетку отца, пижаму, полотенце.

– Да-да, не вопрос, не переживай.

12 (Лариса)

На следующий день Лариса уже не хотела идти в театр. Было невыносимо думать, что она снова увидит Кантемира, что придется что-то ему объяснять, он, быть может, начнет ее уговаривать, а у нее не найдется аргументов в свое оправдание… Но желание снова пережить спектакль оказалось сильнее.

Перед началом первого акта Лариса мельком увидела Кантемира в буфете в плотном кольце журналистов. Режиссер заметил ее и кивнул так, словно у них двоих был секрет от всего остального мира. Лариса смущенно отвела взгляд и прошла к своему месту.

Впечатление от спектакля в этот раз получилось смазанным. Отвлекал Гена, который постоянно ерзал в своем кресле и поглядывал на часы. Помимо этого, не давали сконцентрироваться мысли о предстоящем объяснении с Кантемиром. Выходя из зала после финальных аплодисментов, Гена пренебрежительно хмыкнул:

– Ну и туфта. Ради чего я два с половиной часа выслушивал бредни какого-то алкаша? И девка эта рыжеволосая… Почему нельзя ставить классику? Ну ведь столько прекрасных произведений – Чехов, Достоевский, Гоголь… Ну согласись, Лар?

Лариса не стала спорить.

– Ты иди, а я пообщаюсь с коллегами.

– Да-да, мне как раз нужно по делам кое-куда заехать.

Гена чмокнул жену в губы и спешно удалился. Лариса не стала выяснять, какие такие дела могли быть в десять вечера.

Кантемира она нашла в одной из гримерок. Он сидел при свете тусклой настольной лампы, неподвижный, точно восковая фигура, и о чем-то размышлял. Обернулся на скрип открывшейся двери и тепло улыбнулся.

– А, Лариса, вы пришли! Как я рад! Ну что, вы решились?

Режиссер встал и подошел вплотную: Лариса лицом ощутила жар его пушистого свитера.

– Я… я не смогу поехать. Понимаете, у меня маленький ребенок…

– Оу, – взгляд Кантемира угас. – Я понял.

Повисло неловкое молчание. Тут московский режиссер взял Ларису за руки, ладони у него оказались удивительно холодными, и быстро проговорил:

– У тебя есть свежие фотографии? Да, можно на «ты»? Недавние фотографии какие-нибудь, не студийные постановочные, а живые, чтобы лицо крупным планом… Приноси их в гостиницу, я отвезу в Москву, там покажу людям, имеющим отношение к кино. Быть может, договорюсь с ними, и ты приедешь позже, уже под конкретные пробы?

Гена как раз недавно обзавелся новой японской пленочной фотокамерой, отщелкал их с Машкой на прошлой неделе и должен был уже проявить пленку. Но где могут быть эти снимки?

– Да, конечно, найду, сейчас быстренько сбегаю и принесу!

Лариса сжала холодные пальцы Кантемира и почти галопом бросилась домой.

Бывшая кладовка была переоборудована под кабинет Гены. В углу стоял сейф, пароля от которого Лариса не знала. По центру втиснулся письменный стол со множеством ящиков. Лариса пошерстила на столешнице среди договоров и счетов, но фотографий не нашла. Где-то они обязательно валяются, Генаша должен был забрать их из проявки сегодня, видимо, просто забыл показать. Лариса выдернула ящики, начала выгружать оттуда блокноты, груды визиток, коробочки со скрепками и зажимами для бумаг. В глубине нижнего желтели два пухлых запечатанных пакета «Кодак». Ага, удача! Но зачем было так глубоко запихивать? Лариса спешно вскрыла первый, извлекла и отложила в сторону использованную катушку пленки. Аккуратно достала плотную стопку свеженьких блестящих фотографий. Они пахли химией и отражали свет торшера. Лариса подивилась качеству. Как далеко зашел прогресс! Такие снимки отлично подойдут для столичных проб.

На первой фотографии младенец, Машенька. Лариса в неожиданном порыве нежности поцеловала карточку. Снимок был сделан как бы сверху, девочка лежала на спине и смеялась в камеру, забавно задрав ножки, одетая в ползунки в зеленых яблочках. Когда и где были куплены эти ползунки? Лариса не узнавала принт. Видимо, она настолько забегалась с репетициями, стирками, кормлением и прочим, что уже и не помнила вещичек дочери. Наверное, мать откуда-нибудь притащила, ей часто дарят детскую одежду ее бывшие роженицы. Но какое-то нехорошее предчувствие закралось в сердце… Бархатистая обивка дивана тоже незнакома. Такого нет ни в доме матери, ни в квартире родителей Гены. Лариса поднесла карточку поближе к лицу и всмотрелась в черты ребенка. Вроде как Маша, только вот носик, кажется, какой-то более острый и вздернутый. Может, просто ракурс такой. Лариса спешно поднесла к свету вторую фотографию. На ней тянула руки к ребенку какая-то женщина, светлые волосы закрывали лицо. Кто это? Куда Гена таскал дочь, по каким гостям?

Лариса трясущимися руками разложила на полу фотографии из первой упаковки. Внутри похолодело, руки и ноги вдруг стали ватными. Ларисе показалось, что она сейчас упадет в обморок. Все страхи, все предчувствия насчет Гены вдруг материализовались, стали