Нахид - Шахрияр Замани

в тюрьму – это как нежданно-негаданно сверзиться в бассейн, причём на пике зимней стужи. Там я потеряла всякую надежду и молила Господа лишь о смерти. Тюрьма опрокинула все мои представления, и даже свобода теперь – не то, чем она была раньше. Я отвечаю:

– Шамси-ханум, я тебе всё расскажу от и до; есть, что послушать, – но не сейчас.

…Я резко просыпаюсь. Голуби стучат клювами в окно моей комнаты. Шамси постелила мне в спальне хадж Исмаила – комнате, выходящей во внутренний двор и примыкающей к кухне. В первую ночь после тюрьмы я очень боялась тут спать и до самого утра не гасила свет.

Я ещё не привыкла к Тегерану, и сон и еда не сделались автоматическими. Здесь утром солнце очень быстро освещает город и так же быстро заходит вечером. За двадцать четыре часа в этом городе событий происходит меньше, чем за двенадцать в Нью-Йорке. Я провожу рукой по лицу и говорю себе, что кошмар действительно закончился. Не дай Бог, за мной снова придут и заберут в тюрьму! Стоит мне вспомнить глаза и голос следователя, как начинает тошнить. И голоса заключённых ещё отдаются в ушах. Сегодня первый день, когда я решилась выйти в город. Я всё ещё не верю, что только за пребывание на улице человека могут схватить и отвезти в такое место. Даже думать о нём мучительно. Вчера я ждала, что Кейхан придёт повидаться, чтобы увидеть меня и услышать о том, что я испытала. Но, похоже, некультурность и невнимательность у этого пола – в крови.

Я сижу на венском стуле. Сегодня нужно купить торшер или лампу с абажуром. Ибо так, как минувшей ночью, – слишком мучительно. Тётушка не трогала обстановку и вещи этой комнаты, только пыль стирала. Я беру немецкие часы «Три звезды»: их маленькая стрелка заснула вечным сном на цифре 2.

…Забираю своё полотенце и набрасываю его на плечо. Я привыкла к ванной – но есть трудность: как отсюда миновать главный зал и попасть на задний двор? Шамси ходит в общественные бани Мехрали-хана, причём берёт с собой тётю! С влажными волосами я бегу назад в мою комнату. Помоги Господь, чтобы Шамси не увидела. К сожалению, она не оставила привычки подглядывать поверх забора.

Относительно дела отца – я согласилась с мнением Асгара. Поскольку суд и представитель истца отказались от юридических действий, то я должна действовать сама. Вчера я купила новый фотоаппарат, и у меня есть диктофон. И я решила поговорить с господином Мофидом и людьми из соседних домов. Наверняка кто-то из них был свидетелем произошедшего в тот день.

Завтракать не хочется. Я одеваюсь и выскальзываю на улицу. Закрыв за собой ворота, вздыхаю с облегчением. Удача на моей стороне, и погода солнечная. Хорошо, что я взяла тёмные очки. Улица пуста, и никто не мешает мне всё рассмотреть. Вон тот обветшалый дом – это, кажется, дом Кербелаи. Рядом – наш бывший дом, на нём табличка с номером «12 + 1», а также рога – то ли козла, то ли быка, то ли ещё какого-то животного, я не знаю точно. Много лет деревянные зелёные ворота этого дома наглухо заперты. Мне было четыре или пять лет, когда вся мамина родня поехала в Мешхед и погибла в автокатастрофе. Я отколупываю кусочек от глинобитной стены дома Мусы Шахина. У него были жена и дети, но он был влюблён в голубей и поэтому в нашем районе получил прозвище «Муса Ястреб». Бакалейная лавка господина Роушана открыта, но старика за кассой я не узнаю. Да это сейчас уже и не бакалейная лавка, а «супермаркет». Большинство лавок сегодня работают, но я пока не узнаю ни одного лица. При виде мечети аль-Гадир и книжного магазина Мофида стук моего сердца учащается. Дверные жалюзи магазина опущены. Я перехожу улицу и делаю несколько снимков. На витрине разложены книги и канцелярские товары. С какой печалью вспоминается мне запах чернил из чернильницы, в которую вкладывают специальные комочки из волокна! Следа от кровавой ладони на стекле нет. Я трогаю шпаклёвку вокруг витринного стекла: она новая. Ударяюсь обо что-то ногой: это пожарный кран.

Доктор Шабих спросил: «Ты видела преступление?»

Я ответила: «Когда пришла в книжный магазин, там яблоку было негде упасть. Толстый мужчина в военной форме стоял на пожарном кране и шумно сопел, как разъярённый бык».

Доктор Шабих: «Ты видела лица этих людей?»

Я: «Разъярённый мужчина нацелил ружьё на них и спросил: “Почему не пропускаете представителей закона?” Он как бы зажёвывал слова, этот выговор показался мне знакомым».

Надтреснутый голос спрашивает:

– Девушка, а чем ты тут занимаешься?

Это полицейский, и от его тона, от его вопроса я леденею.

– Ты что, оглохла? – продолжает толстяк в полицейской форме. – Я спрашиваю: что ты здесь вынюхиваешь? Что фотографируешь?

Боже мой, какую ошибку я опять сделала?! Два-три прохожих останавливаются. Полицейский поигрывает дубинкой.

– Кому я сказал: иди по своим делам!

– У меня нет особых дел, – отвечаю я с улыбкой. – Воздухом дышу.

– Да? Ну иди, отдыхай дальше.

– От чего же мне отдыхать? – говорю я. – Такое прекрасное утро, а я буду отдыхать?

Мои слова взрывом смеха встречают зеваки: их уже собралось человек двадцать. Это раздражает полицейского. Постукивая дубинкой по ладони, он подходит ко мне ближе. В сравнении с фигурой руки его непропорционально коротки и малы. Его круглое толстое лицо подсказывает, что он не злой. Народ окружил нас двумя полукольцами.

– Тогда сама виновата, – говорит он мне. – Я тоже знаю свою работу. Ребят я уже оповестил. А тебя ещё издали увидел и понял, что ты провокаторша.

Я готова расхохотаться. За кого он меня принимает, не знаю. Почему так всё складывается? Раны, которые два дня назад получила моя психика, ещё свежи – а сегодня я попала в руки этого пустоголового. Надо как-то с ним объясниться. Я делаю шаг вперёд, ещё один, а он – весь бледный – каждый раз отступает на шаг назад. Достаёт из кармана брюк синий платок и вытирает пот с лица. Поправляет фуражку с козырьком и сплёвывает. Я слышу шорох. Это хозяин соседней с книжным магазином лавки сметает метёлкой осенние листья. Я сразу его узнаю: господин Бехруз так и не отпустил бороду! Сколько раз мама притаскивала его в наш дом в Солтанат-Абаде и нагружала разными ненужными нам вещами! Я громко говорю:

– Здравствуйте, Бехруз-хан! Я Нахид, внучка хадж Исмаила Рузэ.

Бехруз равнодушно взглядывает на меня и продолжает свою работу.