Нахид - Шахрияр Замани

Главатретья

Худощавый мужчина взвешивает в правой руке стопку моих показаний и объявляет:

– По этому делу – смертный приговор! Зачем ты столько написала?!

– Ваш коллега сказал описывать всё в деталях. Господин, я забыла упомянуть. Я предложила Кейхану посетить университет, но мы туда не попали, и я была арестована.

– Бесстыжий Эззати тебя допрашивал? Идите, девушка, восвояси и не усугубляйте вашу вину. Мне нужна эта комната.

Его слова немного облегчают тоску, давящую мне на сердце. Вернувшись в камеру, я сажусь рядом с Хатун, которая спрашивает:

– Не били?!

– Нет; какой-то грязный извращенец сказал мне писать всё, что я вспомню.

Шахназ прислонилась к кирпичной колонне и не сводит с меня глаз. Фатима отходит куда-то и приносит изодранное вонючее одеяло, которым накрывает мне ноги. Она садится рядом, а садясь, хватается за поясницу и вообще держится, странно выпрямившись.

– Эти вероотступники били её плетью и повредили спину, – объясняет Хатун. – Совсем они запарились, если дают бумагу и ручку и говорят: пиши. Это ещё не допрос: тебе повезло.

– У них теперь времени нет: у заключённых даже одежду и обувь не отбирают, – говорит Фатима.

Я беру её загрубелую руку и спрашиваю:

– А тут есть вообще санчасть, больница? Тебя врач осматривал?

– Хатун своего трёхлетнего ребёнка не видела целый месяц, – отвечает Фатима, – о чём ты говоришь? Какая больница? Есть ветеринарный врач, немного таблеток и пластырь для ран.

– Помолчи-ка, – говорит Хатун. – С чем они пожаловали?

Железное оконце в двери открывается, и голос командует:

– Старшая, доложи численность.

– Иди, скажи ему, – толкает меня Хатун. – Скажи: господин старшина, у меня резь в животе. Иди, скажи.

Я с опаской подхожу к двери. Оконце в ней открыто, и в лицо мне дует свежим ветерком. Я вижу чёрные глаза и орлиный нос и говорю:

– Господин начальник, у меня резь в животе.

Дверь отделения приоткрывается, но Шахназ придерживает её и объявляет:

– Врёт она! Ничего у неё нет.

– Выходи, – командует мне старшина. Потом он запирает дверь и распоряжается: – Иди вперёд.

Я сую ему в руку зажигалку и тихо говорю:

– Я двоюродная сестра Навари, следователя по особо важным делам.

– Ты что несёшь, ведьма? – громко отвечает мне старшина. – У служителя закона додумалась сигарет просить?

Он не приказывал мне закрыть глаза, и я робко оглядываюсь по сторонам. Та издевательская фраза, которую произнёс этот усач, напугала меня. Свет шестидесятиваттной лампочки со стены делает коридор ещё страшнее. Он похож на низкий тоннель. Здание должно датироваться эпохой Каджаров: каждая из колонн занимает три-четыре метра пространства. Туалетная вонь делается острее. Стук моих сапог разносится по коридору, а старшина говорит:

– Положение твоё аховое. Если через несколько шагов придумаешь причину, тогда верну тебя назад.

Заключённые-мужчины прилипли к решёткам и отпускают похабные словечки. Те, кто только что услышал обо мне, лезут сзади через головы других. Мужские камеры открыты и просматриваются насквозь. Я говорю:

– Господин, у меня боль прошла, давайте вернёмся.

Старшина хватает меня за косу:

– Я тебе что, шут? Ступай назад в камеру и сиди там тихо, чтобы не слышал тебя!

Мужчины в камерах требуют хором:

– Девушка, станцуй для нас! Красавица, потанцевать должна!

Я ускоряю шаг, а один из них протестует:

– Старшина, так нечестно. Баба должна пройти и мимо нашей камеры!

Мускулистые, обросшие шерстью руки высовываются до самых плеч сквозь прутья решётки и хватают пустоту. Заключённые уже не ругаются, а умоляют. Громкий голос кричит:

– Девушка, во имя всего, что ты любишь, потрогай мою руку! Проклятая, хоть погляди на меня!

Потом тот же голос восклицает:

– Клянусь привидением мамы, у неё на теле ни одного волоска!

Остающиеся метры до женского блока я не иду, а бегу. Дверь открывается, и я бросаюсь в объятия Хатун и реву.

* * *

Перед воротами тюрьмы выстроилось всё семейство Пирния. Я не ожидала их увидеть. Какие-то незнакомые женщины обнимают меня и поздравляют с освобождением. Меня передают с рук на руки. Возможно, я стала для них одним из прославляемых борцов с режимом! Пожилая женщина отводит меня в сторонку и показывает фотографию. В полутьме я не могу её как следует разглядеть.

– Целый месяц нет вестей о сыне, – говорит женщина. – Везде я была, у судмедэкспертов, в больнице, в полиции, в тюрьмах Кяср и Эвин…

– К сожалению, – отвечаю, – я не видела вашего сына.

Кейхан прячется за спинами других, и я тоже к нему не подхожу. Для мужчины-иранца худшее, что можно себе представить, это потерять женщину, которую ты сопровождаешь. Брови Хоршида нахмурены. Конечно, и я сделала ложный шаг, когда, едва познакомившись, сразу предложила Кейхану пойти в университет. Но не думала же я, что всё так обернётся. Я хотела воспользоваться удачным случаем, имея в виду знакомство Кейхана с профессором Негахбаном. Увидеть профессора и передать ему письмо от доктора Бэрка. Я благодарю всех, кто пришёл встретить меня, и сажусь в «Кадиллак» Асгара. Он устал: часа два-три ему пришлось побегать. И для меня формальности учреждений третьего мира – новый опыт. Я подписала более двадцати бумаг и, подобно неграмотным, приложила палец для отпечатка.

– Как мне поверить, что я на свободе? – говорю я.

Асгар достаёт из нагрудного кармана пачку листков и кладёт её на приборную панель. Я узнаю эти листки и говорю:

– Спасибо, Асгар. Сегодня вечером ты мне и жизнь спас, и материалы для мемуаров сохранил.

Со смехом он отвечает:

– Всего важнее – спасение жизней тех несчастных, о ком ты здесь написала.

Шамси тоже вся в хлопотах. Она зажгла в курильнице руту и произносит «пади и ослепни». Время перевалило за полночь, а тётя не спит. Движение её зрачков изменилось. Асгар сообщает:

– Я тебя не предупреждал, чтобы ты сама увидела это и порадовалась. Утром у нас был осмотр, и доктор Хадем сказал, что мама начала реагировать на окружающий мир.

Это хорошая и обнадёживающая новость. Я обнимаю тётушку и плачу. Шамси тянет меня за руку и усаживает ужинать.

Я чувствую запах жареного мяса с зеленью – самый любимый мой запах, который сейчас не портит даже добавка степного пажитника, иначе называемого «греческим клевером».

– Девочка, почему же ты кушаешь руками?! – недоумевает Шамси. – И одежда у тебя в крови…

– Нахид теперь уже не та девушка, которую ты знала, – замечает Асгар. – Она побывала в тюрьме.

– Я слышала, тюрьма – это очень тяжело, – отвечает Шамси. – Расскажи, Нахид, что там было?

Я чувствую себя ни хорошо, ни плохо; ровно. Попасть