Перелом. Книга 2 - Болеслав Михайлович Маркевич

– Кто вам сказал? – вырвалось машинально и у него.

– Сережа Лукоянов; у них в полку старшие офицеры это помнят… Он мне еще в Петербурге рассказывал.

– И вы об этом говорили с Alexandrine? – спросил он, морщась.

– Д-да… Она очень…

– Что?

– Она… боится этой женщины…

– Ревнует? Какой вздор! – вскликнул Троекуров.

Княжна, еще раз замедляя ходкий шаг своей Мисс, обернулась к нему с седла:

– Разве… скажите откровенно, Борис Васильевич, – молвила она с каким-то неудавшимся намерением шутливости в тоне, – разве можно так совсем, – подчеркнула она, – выгнать из памяти… из души то, что человек чувствовал так сильно прежде, из-за чего, вот как вы, он рисковал своею жизнью?..

– Другими словами: может ли человек разлюбить начисто?.. Это зависит…

– От чего?

– О, Боже мой, сколько на это причин! – засмеялся он. – Прежде всего время, разлука…

Кира повела головой как бы бессознательно отрицательным движением.

– Иногда разочарование и раскаяние…

Она вся выпрямилась на своей лошади:

– Раскаяние! В чем? В том, что любил?

– В том, кого любил, – поправил он.

– Зачем же любить… недостойное?

– А! Зачем? Этот вопрос, княжна, не разрешил еще ни один философ в этом мире. Любишь, вы знаете, wie der Vogel singt3, потому что, – и все тут!..

– И потом в один прекрасный день – прочь, не нужно! – с видимою горечью выговорила она. – Так могут любить одни мужчины!

Он засмеялся еще раз:

– A женщины?

– Почем я знаю! – отрезала она вдруг и замолкла.

Они ехали так некоторое время, и лишь звон подков и храп их лошадей раздавались в гулком воздухе леса, через который шел их путь. Они то въезжали в густую темь, осторожно наклоняя головы под низко опустившимися ветвями, то выбирались на редину, сквозь широкие прогалины которой месяц обливал их своим палевым мерцанием. Троекуров с художественным удовольствием следил за этою переменною игрой теней и света, в которой то исчезал, то как бы выплывал опять тонкий, стройный облик его спутницы над темно-гнедым туловищем ее лошади, с надвинутою на лоб шляпой и сосредоточенным выражением изящного лица… «Ей удивительно пристал верховой костюм, – говорил он себе, – и сидит как красиво… Породистая она вся такая!..»

– Княжна, – заговорил он, словно кто толкнул его.

– Что? – спросила она как бы неохотно.

– Скажите мне, пожалуйста, как вам нравится Гундуров?

Она в свою очередь теперь поражена была нежданностью вопроса.

– На что это вам? – проронила она будто с беспокойством.

– Я вам скажу, но вы должны обещать мне не передавать этого Alexandrine, потому что я хочу выдать вам ее секрет.

– Обещаю. Говорите!

– Она, надо вам сказать, положила в голове своей, что Гундуров тот именно идеальный муж, о котором она давно мечтает для вас…

– И вы тоже? – прервала она его ироническим вопросом.

– Я? – сказал он, несколько озадаченный. – Я не имею мнения на этот счет.

– Насчет чего?

– Насчет «идеальности»…

– Кого? Гундурова?

– Ни чьей вообще. Идеальных людей вообще нет на свете – и слава Богу… А муж он подходящий, как говорится, бесспорно!

– Вы находите?

– Совершенно!

– И вы советовали бы мне выйти за него? – проговорила с расстановкой Кира. – Вы бы советовали это мне, – повторила она, – если б это была не одна фантазия Сашеньки, если бы Сергей Михайлович вздумал в самом деле просить моей руки?

Ему вдруг стало как-то непонятно жутко. Но он пересилил себя.

– Это, очень может быть, не одна «фантазия» Alexandrine, – сказал он, избегая отвечать на сущность ее вопроса, – Гундуров говорил мне не далее как вчера о вас в таких сочувственных выражениях, с такою нежностью, – относительно, разумеется; он, вы знаете, не расточителен на слова, – что я убежден, если вы только немножко его поощрите, он ваш навеки! – договорил чуть-чуть насмешливо Троекуров.

– И мне, по-вашему, следует «поощрить»? – спросила опять Кира не то печально, не то тревожно.

Он дернул нервно узду своего коня:

– Почему же нет, княжна, почему же нет! – произнес он с несвойственною ему торопливостью.

– А почему да? – медленно вымолвила она.

– Потому что, говоря положительно, он честный и чистый во всех отношениях человек, обеспеченный, равный вам по рождению и образованию… потому еще, что ко всему этому, – примолвил он, как бы вспомнив, – вы разделяете, сколько мне известно, все его убеждения.

– Убеждения! – повторила княжна упавшим голосом, поразившим его в устах ее необычайною женственностью своего оттенка. – Понимаю ли я даже теперь, что такое «убеждение»!.. Ведь вот сейчас, когда вы излагали такие безотрадные мысли, я не сумела… не нашла ничего вам ответить…

Глаза ее мгновенно блеснули каким-то фосфорическим блеском…

– Что же, в самом деле, Борис Васильевич, – стремительно проговорила она, – неужели ничего не остается, кроме «этой вечной красоты земли и неба?..»

Что-то словно покоряющееся, сдающееся сказалось ему в этих словах, в выражении этого устремившегося на него с лихорадочным ожиданием взгляда… Давно забытым, молодым, захватывающим ощущением забилось вдруг сердце у Троекурова…

– Кира Никитична, – начал он… и оборвал, пристально уставившись глазами вперед.

Прямо пред ними, шагах в двадцати, на узком пространстве пролегавшей меж молодою порослью дороги стояла только что выступившая из-за кустов мужская фигура в какой-то вызывающей, чтобы не сказать угрожающей позе, в надвинутой на самые глаза широкополой шляпе и с толстой палкой в руке, отставленной в бок во всю ее длину.

– Эй, кто ты, прочь с дороги! – крикнул повелительным голосом Троекуров, выезжая на лошадиную голову вперед княжны.

Фигура не двигалась.

Он дал шенкель и прямо поскакал на нее.

Неизвестный прянул в сторону и исчез в ближайших кустах.

И в то же время раздался голос догонявшей Троекурова Киры:

– Борис Васильевич, оставьте!.. Я знаю, кто это, – скороговоркой промолвила она, выравниваясь с ним, – едемте!

И она пустила лошадь свою крупною рысью.

Он недоумело, со сжатыми от неостывшей досады бровями, понесся за нею. Они проехали так молча и рядом с полверсты.

Кира перевела Мисс на тихий шаг и, не оборачиваясь на своего спутника:

– Это Иринарх Овцын, – сказала она.

– Иринарх! – воскликнул с глубоким изумлением Троекуров. – Он здесь?..

– Да, и я боюсь – для каких-то нехороших дел, – поспешно заговорила она, – вы слышали у Юшковых, отец спрашивал Гришу, кто такой товарищ, который приезжал к нему от Троженкова, и тот назвал фамилию «Федоров»… Это неправда, это был он, Иринарх, я знаю!

– Да, я заметил, Гриша при этом казался сконфуженным… И вздор тот опять, который он нес после… Неужели этот негодяй успел сбить с толку нашего бедного юношу!.. Но как вы все это знаете, княжна, откуда?..

– Я получила от него иисьмо.

– Письмо! Что ему от вас надо? – запальчиво спросил и тут