Четверть века назад. Книга 1 - Болеслав Михайлович Маркевич

– Надежда Федоровна нас покидает, – ответила она, – она пришла с вами простится, дядя.

Он с удивлением перевел глаза на компаньонку…

– Да, князь, проститься, – глухо повторила та, откидывая вуаль свою на шляпку, как бы для того, чтоб он мог свободно рассмотреть ее «страданием измятые черты».

– У вас семейное несчастье? – было его первою мыслью.

– У меня нет семьи, нет близких: я одна на земле, – проговорила она певучим голосом, поднося платок к глазам.

– Но что же побуждает вас?..

– Не спрашивайте, князь, не спрашивайте! – словно только и ждала этого вопроса, прервала его девица Травкина, простирая руки вперед. – Это мое личное, никому не известное горе… которое я унесу с собою… в пустыню, – договорила она с рыданием.

Князь недоумело повел глазами кругом; на лице Софьи Ивановны, из глубины своего кресла пристально следившей за этою сценой, он прочел какую-то странную смесь жалости и недоверия…

– Она идет в монастырь, – ответила с своей стороны шепотом на взгляд его Лина.

– Но неужели, – он, сморщив лоб, внимательно поглядел на «страдалицу», – все это необходимо так скоро?.. Вы, кажется, совсем собрались?

– Да, да, князь, сейчас!.. Тут одна дама (она назвала «образованную окружную») едет в город и берет меня с собой… Я там найду лошадей в Москву… Позвольте сказать вам прости… «ein ew’ges Lebewohl»2, – неведомо к чему примолвила она из Шиллера…

Князь Ларион еще раз поглядел на нее:

– У меня правило уважать личную волю каждого и не допытываться причин чужих поступков, как бы они мне собственно иной раз и ни казались странными или неосновательными. Вследствие того я в настоящем случае могу вам только выразить искреннее сожаление, что нам приходится расстаться.

Будто ушатом холодной воды окатил он ее: она ждала (как сейчас было у нее с княжной) допрашиваний, «увещаний дружбы», возможности еще раз порисоваться своим «неисходным горем», – а тут так просто, холодно, «безжалостно»!..

– Конечно, князь, я понимаю – еще раз забывая о необходимом «смирении», колко проговорила она, – сожаление с вашей стороны может простираться лишь до той минуты, когда вы найдете кого-нибудь вместо меня читать вам газеты.

Укол пропал даром: князь Ларион слегка усмехнулся и отвечал с учтивым наклоном головы:

– Заменить вас в этом отношении так трудно, что я и искать не буду.

Лина между тем, заметив Софью Ивановну, побежала к ее креслу. Они нежно поцеловались.

– Мне так жаль ее, бедную, – прошептала княжна, – она идет с отчаяния в монастырь – от любви к человеку, который ее не любит.

– К Сергею Михайловичу Гундурову – не так ли? – досадливо договорила Софья Ивановна.

– Да совсем нет! Кто это мог вам сказать?

И живой румянец заалел мгновенно на изумленном лице княжны.

– Она уверяла в этом вашу матушку, или та не так поняла, но я от нее слышала.

– От maman?

Вся краска так же мгновенно сбежала теперь с ее щек.

– Вы уже были у нее?.. Не говорите! – тут же спешно промолвила Лина. – Я знаю… я вижу по вашим глазам, какой дан был вам ответ… И вы для этого теперь у дяди?..

– Я говорила с ним, – предупреждая дальнейшие вопросы, спешила в свою очередь сообщить Софья Ивановна, крепко пожимая в обеих своих похолодевшую руку княжны и любовно глядя в самую глубь ее отуманенных васильковых глаз, – он за нас, я им довольна… Но, милая, я не скрываю от вас, я боюсь… все это, если должно быть, то не скоро… А до того терпеть сколько?..

Лина только головой качнула, но в движении этом Софья Ивановна прочла непоколебимое решение…

– А здоровье, милая? – тревожно звучал ее голос. Черная тень как бы легла на миг на черты девушки…

Она подавила вздох, подняла глаза на окно, в которое горячею синью отливало высокое небо, – и прошептала улыбаясь:

– Бог его даст, если нужно…

– Лина, прощайте, я ухожу! – послышался голос Надежды Федоровны, подходившей к ним с почтительным издали поклоном Софье Ивановне.

– Сейчас, Надежда Федоровна, я вас провожу, – отозвалась княжна.

И, наклоняясь к Софье Ивановне, проговорила ей на ухо:

– Мне еще хочется поговорить с вами; пожалуйста, зайдите в первую гостиную – я ее сейчас провожу и приду туда.

Проходя мимо дяди, вслед за Надеждой Федоровной, она приостановилась и подала ему руку:

– Merci, oncle, – сказала она только, но князь Ларион бессознательно прижмурил глаза, как бы не выдержав сияния взгляда, сопровождавшего эти два слова…

На лестнице ждала Надежду Федоровну готовая к отъезду «образованная окружная» с двумя сынишками своими, изображавшими пажей во вчерашнем спектакле (она отвозила их в город с тем, чтобы возвратиться самой к представлению «Льва Гурыча Синичкина»). Завидев свою спутницу, сопровождаемую княжной, она сочла своим долгом завздыхать и закачать головой самым трогательным образом, протягивая ей с места руки, как бы готовясь поглотить ее в своих обширных объятиях. Но девица Травкина, как это часто случается, весьма склонная, как мы видели, к утрировке своих собственных чувств, особенно чутко замечала и ненавидела ее в других, а потому на жестикуляцию образованной дамы отвечала лишь коротким «едемте!», и первая спустилась с лестницы.

Не успела дойти она, однако, до последней ступеньки, как неожиданное обстоятельство наладило ее вдруг опять на тот романический строй понятий, который составлял как бы субстрат всего ее существа. К ней кинулась толпа женских прислужниц Сицкого, между которыми, как заявила она заранее княгине, разделила она на прощанье всякое свое добро, и принялась со всякими возгласами и причитаниями благодарности подходить к ней к ручке… В воображении начитанной девицы тотчас же зарисовалась сцена прощания Марии Стюарт3 со своими женщинами. Рябая «Lucrèce», стоявшая впереди всех, должна была натурально изображать собою верную Анну Кеннеди, и она с новым водопадом слез упала шляпкой на ее двухбашенную грудь…

Но это было еще не все. Покончив с Кеннеди и К° и расцеловавшись окончательно с княжной, она выходила на крыльцо, у которого в ожидании ее сидела уже в своей бричке «образованная» окружная, как вдруг между этою бричкой и ею как из земли вырос стройный, чернокудрый, слишком хорошо знакомый ей мужской облик…

Он стоял спиной к ней и своим свежим, беззаботным голосом громко спрашивал:

– Куда это вы собрались, Катерина Ивановна?

Окружная быстро нагнулась к нему из экипажа и что-то зашептала… Он так же быстро обернулся на дверь.

Надежда Федоровна ухватилась за ее ручку, чтобы не упасть… Они стояли в двух шагах друг от друга…

Он сделал еще шаг к ней, заслоняя ее высоким станом своим от любопытных глаз сидевшей