Четверть века назад. Книга 1 - Болеслав Михайлович Маркевич
Четверть века назад. Книга 1 читать книгу онлайн
После векового отсутствия Болеслава Михайловича Маркевича (1822—1884) в русской литературе публикуется его знаменитая в 1870—1880-е годы романная трилогия «Четверть века назад», «Перелом», «Бездна». Она стала единственным в своем роде эпическим свидетельством о начинающемся упадке имперской России – свидетельством тем более достоверным, что Маркевич, как никто другой из писателей, непосредственно знал деятелей и все обстоятельства той эпохи и предвидел ее трагическое завершение в XX веке. Происходивший из старинного шляхетского рода, он, благодаря глубокому уму и талантам, был своим человеком в ближнем окружении императрицы Марии Александровны, был вхож в правительственные круги и высший свет Петербурга. И поэтому петербургский свет, поместное дворянство, чиновники и обыватели изображаются Маркевичем с реалистической, подчас с документально-очерковой достоверностью в многообразии лиц и обстановки. В его персонажах читатели легко узнавали реальные политические фигуры пореформенной России, угадывали прототипы лиц из столичной аристократии, из литературной и театральной среды – что придавало его романам не только популярность, но отчасти и скандальную известность. Картины уходящей жизни дворянства омрачаются в трилогии сюжетами вторжения в общество и государственное управление разрушительных сил, противостоять которым власть в то время была не способна.
Шнабельберг, за которым поднялись и все его артиллеристы, потянул за ним. Московские господа исчезли тоже… Зала стала пустеть…
– Да разве все, что ли? – завыл вдруг Сенька, кидаясь к кастрюле, в которой варилась жженка, и погружаясь в нее глазами.
– Все, все, – отвечал ему Подозерин, тыкаясь туда же своим стерляжьим носом, – все, до капли… вызюзили… А ты приезжай обедать… к Шна… к Шнабельбергу… в город… Анисьева провожают. Можно будет у… устроить опять… и бан… чишку…
– Mon cher, mon cher… что ж он мне, немчура проклятая, ничего… не сказал? Еду… сейчас… сейчас… За ним…
И, цепляясь за стулья и столы, он побежал к дверям.
– И меня возьми, и меня! – крикнул ему вслед Свищов, вскакивая из-за стола, у которого сидели они с Толей Карнауховым.
– И я, – слабо пискнул за ним студент, у которого голова совсем уже моталась на плечах.
– А ты спи, телец! – захохотал Свищов, толкая его ладонью в затылок.
Толя упал носом на стол и тут же заснул сном младенца.
– «Любимцы гвардии, гвардейцы, гвардионцы»11, – читал нараспев тем временем Духонин, подражая голосу актера Ольгина12, игравшего в ту пору роль Скалозуба на московской сцене. – А ведь хорош, Гундуров, а? хорош? – захихикал он, подмигивая по направлению двери, за которою исчез флигель-адъютант.
Гундуров рассеянно повел плечом: его мысли были уже далеко от предмета, о котором он сейчас так горячо спорил…
– А скажите, пожалуйста, – спросил он, вспомнив вдруг и озираясь, – что это Ашанина не видно, куда он делся?
– А у него страшно голова разболелась, – отозвался капитан Ранцов, – мы с ним тут вместе ужинали, ничего даже есть не мог: как встали, он спать ушел… Ольга Елпидифоровна Акулина, – примолвил он с засиявшим лицом, – «Сурком» его даже прозвали, потому он говорил, что все болезни у него сном проходят…
– Господа, – заголосил вдруг Духонин, подымаясь и тут же падая опять на стул, – мне душно здесь, я в лес хочу!..
– Погиб на поле чести! – расхохотался Чижевский, помогая ему приподняться опять. – Отведите его zu Haus13, Гундуров, а мы с капитаном остальных убитых приберем…
– Ничего-с, отличнейшие дебаты сегодня были! – заключил Факирский, подхватывая Духонина под другую руку…
Был шестой час утра; все в доме уже спало мертвым сном… Только во флигеле, где помещался театр, в полутемном коридоре, в конце которого подымалась узенькая лестница в верхний этаж, слышался шепот двух молодых голосов:
– Еще один… последний на прощанье…
– Милый, довольно, пусти… Боже мой, что ты сделал со мной! И я, безумная…
– О, прости, прости! Ты так хороша, я… Ты сердишься?
– Нет, не знаю, я… я счастлива. Но ты помнишь, ты обещал… Ты сдержишь?.. Не ищи, не соблазняй опять!.. Милый, да? Никогда, никогда больше?..
– Обещал… сдержу!.. А ты, ты меня забудешь?..
– «Тебя ль забыть»[53], – изнемогающими от неги звуками прозвенели у самого уха счастливца очаровательные ноты грудного контральто, и горячий, последний поцелуй ожег его губы.
– Ольга, божество мое!..
Он охватил ее упругий, трепетавший сквозь легкие ткани под его рукою стан… Но она вырвалась из его объятий – и легкий шум ее торопливых шагов замолк чрез миг на повороте лестницы…
XI
На целый час позднее обыкновенного проснулась на другой день аккуратная княгиня Аглая Константиновна и после обычных омовений, облекшись в широкий утренний пеньюар, уселась причесываться к зеркалу и потребовала к себе Витторио со счетами. Итальянец явился с вытянутым и строгим лицом, заранее предчувствуя бурю и готовясь к ней…
Действительно, княгиня так и ахнула, взглянув на цифру поданного им расхода за минувший день: на один стол с винами истрачено было более полуторы тысячи рублей, одного шампанского выпито до ста бутылок…
– 1-А la campagne! – вскликнула Аглая, ужасаясь почему-то, что в деревне можно было пить столько же, сколько в городе. – Il n’y а que les Russes capables de ça-1!
Прибавляя к этому издержки на театр, освещение и иные второстепенные расходы, вчерашний день обходился ей в четыре тысячи рублей с лишком.
– 2-Seize mille francs! – перевела она себе громко по-французски, воззрясь укорительно на безмолвно стоявшего пред нею Витторио. – C’est effrayant-2!
– Tout est cher dans ce pays3, – проговорил с достоинством мажордом, приподнимая плечи.
Началось слишком знакомое ему и надоевшее ему до смерти кропотливое, сопровождаемое всякими взвизгиваниями и придирками перебирание княгинею каждой копейки его счетов, кончавшееся обыкновенно тем, что выведенный из терпения итальянец объявлял ей, что если madame la princesse сомневается в его бескорыстии и усердии, он с своей стороны готов сегодня же отойти от нее, а madamela princesse, испугавшись этой угрозы, принималась улыбаться и томно упрекать его за его «mauvais caractère»4, после чего брала перо и с неизменным вздохом подписывала ордер о получении им уплаты по счетам из ее конторы.
То же произошло и теперь, с тою только разницей, что ввиду значительности суммы княгиня вздохнула так, как будто вздох этот исходил уже не из груди, а из самого желудка ее, и молча, забыв упрекнуть Витторио в его «дурном характере», подписала его счета и меню повара и отпустила величественным мановением руки.
Затем, оставшись одна со своими горничными, Аглая Константиновна, поводя мелким гребнем по своим густым, «en arc de Cupidon» бровям, стала рассуждать, что день рождения Лины обошелся ей так дорого, что она затеяла этот театр и танцы из-за того только, чтоб иметь предлог пригласить в Сицкое «се jeune comte», который так неожиданно вчера за ужином объявил ей о своем отъезде… При этом воспоминании черепаховый гребешок тревожнее замахал по «arc de Cupidon» Аглаиных бровей: ее ужасала вся та экстраобычная умственная работа, которая ожидала ее в этот день… Ей предстояло непременно объясниться с ним, «lui expliquer tout cela»5… Ho, к несчастию, она до сих пор никак не могла составить себе понятие, что именно это «cela», что должна она объяснить ему, а потому перешла к соображению о том, почему Лина не танцевала с ним мазурки вчера и что может ли в самом деле быть, чтоб этот 6-«jeune comte, un si beau parti» ей не нравился?.. «Il faut aller au fond des choses»-6, – с некоторою мрачностью говорила себе наша княгиня, предвидя, что для этого надо поговорить серьезно с дочерью, – чего она из какой-то инстинктивной боязни избегала всегда, когда могла это
