Русский остаток - Людмила Николаевна Разумовская

выпестованная их родными любовью к России. И когда, возвращаясь дневным поездом в Петербург (они летели во Францию из Петербурга) почти всю дорогу в молчании, наполненные теми непередаваемыми впечатлениями, которые так боязно расплескать, Федор сказал, что хочет вернуться в Москву учиться и работать, а потом будет добиваться российского гражданства, Маняша расплакалась. Она и сама не понимала, отчего она плачет: соскучилась ли она по дому, или, напротив, ей жаль уезжать из России, или она влюбилась, сама того не понимая, в Леонида, или от чего-то непонятного другого, но всю дорогу она тихо смотрела в окно и то и дело мочила слезами платок.

Видели они, конечно, и много нехорошего, гадкого. Прежде всего грязь. Грязь физическую и грязь словесную, и недоумевали, и смущались контрастами…

Провожая брата и сестру в аэропорт, ни на что не претендуя и не рассчитывая, Алексей все же осмелился попросить у Маняши разрешение писать ей иногда письма. Разумеется, она разрешила, отчего бы и нет? По электронной почте так легко общаться и делиться всеми новостями. Но Алексей сказал, что по электронной почте он не хочет и просит ее домашний адрес, чтобы писать письма от руки на бумаге. Как раньше. «Как адмирал Александр Васильевич», – подумал он, но, разумеется, не сказал вслух. Что ж, раз судьба не благоволит к нему, он будет любить ее на расстоянии, любить бескорыстно, всю жизнь, и… писать письма. А она пусть будет счастлива с другим… с Леонидом. С такими грустно-романтическими мыслями он возвращался из аэропорта. Через неделю начинался его новый, четвертый учебный год в университете.

Часть седьмая

1

На Юбилейном Архиерейском Соборе в числе более тысячи прославленных новомучеников и исповедников Российских, пострадавших в годы безбожной советской власти, был прославлен и Галинин дед, расстрелянный в тридцать седьмом году протоиерей Афанасий Преображенский. Не сразу узнала Галина эту потрясающую новость, а узнав, решили они вместе с сыном на новогодних каникулах поехать разыскивать дедовы следы в Новгородскую область, в село Николино – место его последнего служения перед расстрелом.

Икарусом они доехали до Новгорода, потом пересели на один из местных автобусов и по разбитым дорогам покатили дальше, в диковатую русскую глубинку. Зима выдалась теплая, бесснежная, по обеим сторонам дорог вместо белых пустынных степей и сказочных берендеевых лесов тянулись унылые серые пейзажи: заваленные автомобильными шинами и металлоломом канавы, покалеченные, будто недавно прошедшей неизвестной войной, деревья, непаханые, умирающие от заброса поля и, как погребальные кресты на погосте, то там, то здесь – скелетные останки храмов… Дома-развалюхи, со стелющимися по земле заборами, некрашеные, нелатаные, отвыкшие, как солдатские вдовы, от мужской хозяйской руки, доживали они свой век инвалидами, перемежаясь кой-где новыми каменными постройками разбогатевших предприимчивых граждан. И повсюду – помойки, помойки, годами не убираемый мусор из несгораемой и несгниваемой перестроечной пластиковой тары. О бедная земля наша! О мати – сыра-земля! О кормилица! Доколе будешь покорно терпеть пропивший твою и свою красоту народ! Доколе будешь смиренно ожидать избавления! Дождешься ли?..

Они въехали в село в быстро сгущающихся сумерках. Автобус остановился у сельского, из серого кирпича, магазина с железными решетками на окнах, прямо напротив большой побеленной и уже вновь облупившейся церкви и покатил дальше. Галина и Алексей вышли из автобуса, огляделись. Значит, вот здесь, в этой самой Покровской церкви, построенной новгородцами еще в шестнадцатом веке, и служил ее родной дед, отсюда его забрали в последний путь, а… семья? Что стало с ними? А вдруг кто-то еще чудом жив?..

Не сговариваясь, они вместе зашагали к церкви, обнесенной деревянным, кое-где повыбитым штакетником. Вокруг церкви, как и полагается, – погост, могилы с крестами, вечные жилища усопших почти в таком же примерно состоянии, как и временные – живых. Правда, кое-где прибрано, поставлены новые деревянные кресты…

Они подошли к огромным железным дверям, оказавшимся на запоре. Что делать? Идти к батюшке в дом? А если он живет не здесь? Если он приезжает служить из Новгорода?.. Галина уже жалела о своем легкомыслии. Надо было сперва как следует все разузнать, теперь придется расплачиваться за ее нетерпение.

Они вернулись в безлюдный магазин. Из продуктов – хлеб, подозрительного синеватого вида сосиски, растительное масло, конфеты, сахар, мука и множество разнообразных напитков: от пива до всевозможных местных и привозных, но одинаково, должно быть, самопальных водок и такого же, вероятно, качества вин. На каждой бутылке красовалась наклеенная горкой акцизная бумажная марка – гарантия неотравленной продукции, от которой тем не менее не один местный мужик, а то и баба отправились в мир иной.

Поздоровавшись с местной продавщицей, Галина спросила, живет ли в их деревне батюшка и где. Не расположенная к беседе угрюмая, лет сорока, баба не заинтересовалась издалека заезжими (по всему видать) гражданами. Не глядя на Галину, она нехотя ответила, что да, живет, и указала дом. Ну, слава Богу, не придется возвращаться, да и неизвестно, можно ли было бы им и вернуться, ведь наверняка местный автобус ходит не более одного-двух раз в день.

По зимней, как по осенней, распутице они помесили грязь в направлении поповского дома. Калитка оказалась заперта, но огонь в окнах горел, и это усталых путников обнадежило. Но как войти? Напуганные нелюбезностью продавщицы, они даже не спросили, как зовут местного батюшку, и решили просто покричать.

– Батюшка!.. Батюшка!..

Вместо батюшки показалась здоровенная лохматая дворняга и принялась бешено лаять, стараясь выскочить за забор. Галина с Алексеем невольно отпрянули от калитки.

На шум вышла женщина. «Матушка», – догадалась Галина.

– Матушка, мы к вам, – сказала она, обрадовавшись появлению человека. – Мы из Петербурга, к вам.

Женщина, привязав пса, подошла к калитке.

– Вам кого? – спросила она, тоже не совсем как бы и ласково.

– Понимаете, мы из Петербурга. Здесь в тридцатые годы, в этой церкви, служил мой дед, протоиерей Афанасий Преображенский, он недавно прославлен… как новомученик, вот мы и решили с сыном… приехать, чтобы посмотреть все, увидеть своими глазами… может быть, какие-то воспоминания, следы… родственники… Понимаете? – Она вглядывалась в лицо женщины, пытаясь увидеть, насколько воспринимаются ее слова. По всей видимости, матушка все поняла, потому что открыла засов и тихо сказала:

– Проходите. Отца Николая нет, он в Старой Руссе, скоро приедет.

– А вас как зовут?

– Матушка Лидия.

– Меня Галина, а это Алексей.

Вошли в сени, сняли грязную обувь, надели свои привезенные домашние тапки и только потом переступили порог.

Дом был самый обычный, деревенский. Из холодных сеней дверь вела прямо в большую кухню, из нее – в крошечную спаленку за