Суоми в огне - Ульяс Карлович Викстрем

Егерю все же пришлось в конце концов уступить, да и не было времени спорить. Бертель Энгстрем подал солдатам знак рукой, и те перекинули винтовки через плечо. Двоим он велел перетащить трупы в лес, в яму.

— Ты... и ты... — тыкал он пальцем в солдат. Бертель Энгстрем знал, у кого только что дрогнуло сердце и задрожала рука. Потом он повернулся к хозяину из Сайкола: — А вы уведите парня.

Тойво словно окаменел. Он стоял не шелохнувшись, пока его не ударили прикладом в спину:

— Шевелись давай, чего стоишь...

Под елками за хлевом остались лежать трое, самые замечательные и веселые люди, каких Тойво когда-либо встречал. Тела их скоро охладеют, и никто никогда не услышит больше их смеха и забавных шуток.

Губы Тойво вздрагивают от плача, невыразимая тоска заполнила грудь, и жгучая ненависть камнем ложится на душу. Навсегда.

Через полчаса трупы были убраны, как будто бы и не было трагедии, разыгравшейся здесь на рассвете. Только свежие пятна крови, как обвинение, еще напоминали о себе. Но вскоре пришел хозяин усадьбы с лопатой и забросал кровь песком. Черная шляпа Старины из Сёркки сиротливо висела на еловом суку. Хозяин заметил ее и, немного подумав, прихватил с собой.

III

Коммерции советник Арениус вдруг проснулся посреди ночи. Перевернувшись с боку на бок, Арениус убедился, что находится дома, в Турку, в своей собственной постели. Коммерции советник вспомнил, что дела у него в порядке, и успокоился. Вглядываясь в предрассветный сумрак за окном, он принялся вспоминать, что же ему приснилось. Смутно представился незнакомец, который будто бы пришел к ним и рассказал по секрету что-то нехорошее про Армаса, находящегося сейчас якобы в Германии. Мужчина дал понять, что стоит ему сообщить об этом в Россию, кое-кому из официальных лиц, как у Армаса будут крупные неприятности по службе.

Потом мужчина вроде бы прошел в комнату Армаса, перебрал его книги, делая в своем блокноте какие-то пометки. А потом он улегся там и уснул... Арениус ужасно испугался, но все оказалось только сном. Он испытывал от этого приятное облегчение и даже улыбался. «Слава богу, теперь больше не надо бояться русских официальных властей. Красные разбиты, и Армас, по слухам, находится в Хельсинки».

И все-таки время от времени Арениуса брало сомнение... Ему хотелось встать, сходить в комнату сыновей и убедиться, что там никого нет, хотя он и так был в этом уверен. Армас на фронте, воюет за белых, Алма-София тоже где-то там... А Бруно уехал в Хельсинки тотчас же, как только в город вступили белые.

«Туда и мне следует поехать, — размышлял Арениус. — Посмотреть на победный марш наших... И вообще потолкаться среди людей...»

Вечерним поездом советник Арениус прибыл в Хельсинки и зашел к своему брату Аллану. Там стоял пир горой. Дочери Аллана, Алис и Ирена, подхватили немецких офицеров и теперь пировали с ними, бойко болтая по-немецки. Арениусу сказали, что Армас заходил к ним, недолго побыл и ушел куда-то в город.

Аллан в двух словах познакомил Арениуса с работой военно-полевых судов. Они без конца заседают, изучают материалы, выносят приговоры... Потом Аллан заторопился уходить, извинившись, что у него нет времени на более долгие разговоры. «Поговорим, попозже вечерком, у нас тут соберутся гости».

Не теряя времени даром, Арениус разыскал Кухмо, и они вместе отправились на сенатскую площадь и заняли места на длинных каменных ступенях огромной церкви задолго до начала торжественного парада. Народу собралось много. Арениус и Кухмо были в самой гуще публики, с левой стороны, откуда войска должны выйти на площадь.

Оркестр исполнял финские и немецкие военные марши. Бодрая быстрая музыка поднимала в аристократах столицы боевой дух и сознание собственной значимости, усиливала уверенность и чувство личной безопасности, заметно пошатнувшееся в последнее время. Со стороны Арениус наблюдал, как сенаторы в свите Маннергейма и Свинхувуда то и дело приподнимали черные шелковые котелки, приветствуя и благодаря немецких военачальников.

Те стояли подтянутые, важные, с сознанием выполненного долга. Всем обоим видом они словно говорили, что представляют здесь победоносную военную мощь Германии, берущей под свою защиту несчастную северную страну. Теперь Германии оставалось лишь упрочить свою победу.

Солнце светило по-весеннему приветливо, переливаясь в черном блеске шелка и бархата... Но как ни старалось светило, оно не могло растопить каменной суровости немецких лиц. Мощеная площадь загудела от топота кованых сапог, когда солдаты германского императора Вильгельма вышли торжественным маршем на площадь, в касках, при полном параде. Они сердито топтали своими громоздкими сапогами улицы и площади северной столицы. Еще одна страна захвачена силой немецких штыков.

Широкие ступени церкви были заполнены городской аристократией, вырядившейся по случаю праздника в самые изысканные наряды. В основном это были уже немолодые господа в темных цилиндрах и дамы в широкополых кокетливых шляпках. Женщины ослепительно улыбались из-под своих шляпок, восторженно приветствуя мрачные колонны, маршировавшие мимо.

— О, какая красота! Наши освободители, душечки...

Маннергейм со своими приближенными стоял на самой нижней ступеньке. Генерал не мог не присутствовать на параде, хотя он не испытывал особого восторга от всего этого спектакля.

Четкие колонны тяжело печатали шаг, ремни и портупеи были туго затянуты, каски надвинуты на лоб, на хмурых лицах ни тени улыбки. Егерям все это хорошо знакомо, и сейчас они с удовольствием любуются немецкой военной выправкой. Так, именно так надо маршировать! Война на этом еще не кончилась. Вот таким же победным маршем пойдут они за Маннергеймом на восток, освобождать изнывающие в рабстве города... И они выполнят до конца свою миссию — захватят эти города и принесут им свободу.

Маршировавшие же солдаты думали о том, что у них нашлись бы сейчас дела и поважнее, чем эти парады. Пока они тут вышагивают, другие тем временем продолжают «охотиться». В городе, особенно у пленных, попадаются недурные вещицы. Каждый новый день — это часы, кошельки, кольца... Для немцев в Финляндии сейчас неплохие возможности, и главное — не теряться.

Примерно с такими мыслями шагали они вышколенным строевым прусским шагом, топча эту чужую землю и горланя свои песни.

С каменных ступеней Никольского собора в воздух приветственно взлетали платочки и шляпы, отцы и матери егерей захлебывались от восторга и вожделенно кричали:

— Das Hoch auf Deutschland!

— Да здравствует Германия! Да здравствует!..

— Помнишь, я тебе говорил, — напомнил вдруг Кухмо Арениусу, —