Четверть века назад. Книга 1 - Болеслав Михайлович Маркевич
Четверть века назад. Книга 1 читать книгу онлайн
После векового отсутствия Болеслава Михайловича Маркевича (1822—1884) в русской литературе публикуется его знаменитая в 1870—1880-е годы романная трилогия «Четверть века назад», «Перелом», «Бездна». Она стала единственным в своем роде эпическим свидетельством о начинающемся упадке имперской России – свидетельством тем более достоверным, что Маркевич, как никто другой из писателей, непосредственно знал деятелей и все обстоятельства той эпохи и предвидел ее трагическое завершение в XX веке. Происходивший из старинного шляхетского рода, он, благодаря глубокому уму и талантам, был своим человеком в ближнем окружении императрицы Марии Александровны, был вхож в правительственные круги и высший свет Петербурга. И поэтому петербургский свет, поместное дворянство, чиновники и обыватели изображаются Маркевичем с реалистической, подчас с документально-очерковой достоверностью в многообразии лиц и обстановки. В его персонажах читатели легко узнавали реальные политические фигуры пореформенной России, угадывали прототипы лиц из столичной аристократии, из литературной и театральной среды – что придавало его романам не только популярность, но отчасти и скандальную известность. Картины уходящей жизни дворянства омрачаются в трилогии сюжетами вторжения в общество и государственное управление разрушительных сил, противостоять которым власть в то время была не способна.
– Прелестно, – сказал он, поняв, – но вы знаете, какой я мазурист.
– Такой точно, какого мне нужно, – и она улыбнулась такою грустною улыбкой, что у Духонина на миг сердце сжалось, – я устала ужасно и насилу говорю… Но, пожалуйста, никому об этом, – быстро промолвила она.
Он с упреком поднял глаза на нее:
– Нужно ли вам это говорить мне, княжна!.. – Флигель-адъютант своею красиво-небрежною походкой в интервале между двумя контрдансами подошел к Женни Карнауховой.
– Вас и спрашивать, вероятно, нечего, – лениво усмехаясь, проговорил он, – приглашены ли вы на мазурку и кем?
– Нечего, – подтвердила она, смеясь и слегка краснея, – а вы, ауес la demoiselle de la maison3?
– Нет, она уже с кем-то танцует, – сказал Анисьев, поводя кругом прищуренно-равнодушным взглядом. Женни заволновалась:
– Ah, mon Dieu, с кем же бы вам танцевать! Графиня Воротынцева уезжает…
И она завертела головой во все стороны, отыскивая глазами подходящую для него даму.
– Да разве это непременно нужно? – проронил он сквозь зубы, слегка откидывая кончиками обтянутых свежайшею замшевою перчаткой пальцев свой свисший на грудь эполет (этот небрежно-изящный жест особенно удавался ему, вызывал множество подражателей и почитался последним словом военной грации по всему тогдашнему гвардейскому корпусу).
– Еще бы! – воскликнула Женни. – Хозяйка дома просто с ума сойдет, если вы останетесь без дамы на ее вечере… Ах, знаете что, тут никого другого нет, вы же находите ее хорошенькою, пригласите ее!
– Кого это? – спросил Анисьев, усмехнувшись невольно ее торопливому усердию.
– La fille de Гисправник4, – она кивнула головой на красивую, низко оголенную спину Ольги Акулиной, оживленно разговаривающей в это время у окна с только что представившимся ей проезжим дипломатом, которого графиня Воротынцева прозвала 5-«le perroquet malade», – au fond она всех нас красивее здесь. Faites lui cet honneur, она будет в восхищении.
– L’honneur sera tout pour moi, princesse, – молвил он на это с галантностью куртизана времен Lauzun и Richelieu-5, – и отправился приглашать барышню.
А у барышни голова заходила кругом… Ей представляются дипломаты, ее просит на мазурку первый петербургский кавалер… Хорошо, что она «так умна и предвидчива», у нее было какое-то предчувствие, она сказала этому «белобрысому судейскому» Маусу, сейчас прибегавшему приглашать ее, что она не может еще дать ему положительного ответа, что ее кто-то, кажется, уже ангажировал, но она не совсем помнит, кто, и что она скажет ему потом, потом…
– Конечно, граф, конечно, merci! – говорила она теперь Анисьеву, глядя на него таким блаженно-млеющим взглядом, что у дипломата даже лицо повело от пронявшей его в эту минуту зависти к счастливому воину, а осторожный воин поспешно опустил глаза, чтобы невольно загоревшийся в них блеск не был замечен дипломатом.
– Мы начинать будем? – спросила тут же Ольга.
– Это уж никак! – коротко ответил совершенно овладевший собою флигель-адъютант. – Я никогда балов не веду, – пояснил он с учтиво-холодным, почти строгим выражением голоса и лица.
«Да, для него это слишком низко, – сообразила тотчас барышня, – все это надо знать, эти их нюансы»…
Мазурка рассаживалась, когда графиня Воротынцева об руку с Гундуровым вошла в залу.
Все глаза обернулись на нее, на всех устах заиграла оживленная улыбка. Все это давно знакомо было ей; давно привычно ее сознанию себя «царицей». Она улыбалась тоже, сочувственно и благосклонно улыбалась в ответ на все эти неотступно направленные на нее взгляды… Но в легком вздрагивании длинных ресниц, в чуть-чуть опущенных углах ее рта внимательный наблюдатель уловил бы, быть может, признаки того душевного состояния, что на живописном старом языке Франции выразилось словами, – словами такой же, как и она, отходившей от обольщения жизни женщины[48]: «plus ne m’est rien, rien ne m’est plus»6…
Знакомые ей мужчины, танцевавшие и не танцевавшие, артиллерийский полковник из гвардейцев, дипломат с физиономией «больного попугая», «Сенька» Водоводов, Толя Карнаухов подбежали к ней с приветствиями, вопросами, приглашениями на «extra-tour»7…
– 8-Non, non, j’ai mon cavalier servant et j’y tiens, – отвечала она, смеясь, – и громко, в двух шагах от Лины, сидевшей к ней спиной: – puisque vous n’en avez pas voulu, il paraît-8, – промолвила она, увидав, что княжна обернулась на звук ее голоса, – и подвела к ней Сергея, пытливо и нежно глядя ей прямо в глаза.
– Monsieur Гундуров меня и не приглашал вовсе, – сказала на это Лина, тихо улыбаясь и чувствуя в то же время, что у нее опять закололо у сердца.
– Княжна, я не смел, – отозвался он, перемогая дрожь в голосе, и робко, виновато взглядывая на нее, – я так дурно танцую…
– Все самолюбие! – чуть слышно промолвила она, не подымая глаз.
Да, он этого заслуживал, – и еще виноватее, еще смущеннее стало его бледное лицо. А она… слова эти вырвались у нее против воли, под влиянием всей муки, испытанной в этот день, его жестокости с нею в театре, разговора ее с дядей в уборной, той физической боли сердца теперь, от которой у нее двоилось в глазах. Но она Бог знает что дала бы сейчас, чтобы взять эти слова назад; он мог быть виноват пред нею, – да и виноват ли он в самом деле? – но она не имела права оскорблять, огорчать его…
Две руки захватили и дружески сжимали ее руки.
– Милая княжна, – говорила ей вполголоса графиня Воротынцева, усевшись на стул Духонина подле нее, – я сейчас уезжаю и заранее прошу вас не обращать на это никакого внимания: я терпеть не могу проводов и прощаний, и мне, надеюсь, дадут уехать без всего этого. Но я непременно хочу еще увидеть вас до моего отъезда за границу. 9-Vôtre mère ше doit une visite, и вы приедете с нею, не правда ли? Или я сама еще раз приеду сюда… Во всяком случае знайте, что я понимаю вас и сочувствую вам; les sympathies de mon âme sont toutes à vous-9, – повторила она, подчеркивая. – А теперь прощайте, не оборачивайтесь, не провожайте меня взглядом, а танцуйте спокойно, – и, наклонясь уже к самому уху Лины, – и не сердитесь на тех, кто любит вас более жизни! – заключила она.
Она встала, рассеянно и улыбаясь оглянула длинный овал готовящихся к танцу пар и кивнула, обернувшись, безмолвно стоявшему за нею Гундурову подать ей руку.
– А вы не танцуете, chère comtesse! – раздался нежданно подле нее голос.
Графиня изумленно повернула голову назад. Говорила Ольга Елпидифоровна, только что усевшаяся на стул подле своего кавалера, и которая под обаянием его приглашения, своего «эффектного» наряда, «искорок», мгновенно
