Четверть века назад. Книга 1 - Болеслав Михайлович Маркевич

class="p1">Ее очень интересовал «роман» Лины и Гундурова, и она просила Софью Ивановну сообщить ей о «положении вещей» в настоящую минуту. В этой женщине было так много обаятельного, захватывающего, симпатичного, что Софья Ивановна, завоеванная ее прелестью с первой минуты их знакомства, забыв всю обычную свою сдержанность, откровенно разговорилась с нею, как со старым многолетним другом.

– Elle est bête comme chou cette grosse fermière2, – вскликнула графиня, говоря про Аглаю Константиновну, – и мне кажется, что в этом случае она решающего значения иметь не может. L’oncle (то есть князь Ларион), вот от кого, сколько я понимаю, должно все зависеть.

Софья Ивановна закачала головой:

– Чем глупее люди, тем они несговорчивее и упрямее. Я опасаюсь, напротив, что если князь Ларион вступится в дело искренно, он своею резкостью может скорее напортить, чем помочь; если же он станет говорить для формы, без внутреннего убеждения…

– А вы этого боитесь, вы не уверены в нем? – живо прервала ее собеседница.

– Он очень любит свою племянницу, сколько мне известно, – сказала Софья Ивановна, – и, кажется, обещал ей стоять за ее выбор. Но сам он в то же время, превознося на словах моего племянника в глаза и за глаза, в сущности, я знаю, нисколько не находит его подходящим мужем для княжны.

– Почему это, почему? – воскликнула графиня.

– Он находит его слишком молодым, без положения в свете…

Графиня даже руками всплеснула:

– Молодой муж, чистый, верующий в любовь и в женщину, не истрепавшийся ауес toutes ces créatures3, с которыми они там все проводят лучшие свои годы, да ведь это счастие, самое редкое и желанное счастие! О, сколько бы женщин вышли иными из этой battle of life[47], если бы выпал им на долю un vrai mariage4, брак с человеком, таким же непорочным в своем прошедшем, как и они сами, когда выходили замуж… А «положение»?.. Боже мой! Да неужели этот Milord Walpole, этот умный человек, который так независим в своих мнениях и так не нравился за это 5-en certain lieu, неужели и ему нужен для такого прелестного существа, как его племянница, l’eternel aide de camp à carrière вроде этого Анисьева? Ведь он же знает, чего стоят tous ces ignobles ambitieux d’antichambre, которыми полон Петербург. Он должен ценить людей, которые иного ищут, иное делать хотят, чем то, что там делается! Il est véritablement Européen, lui-5, как же не противно ему все это наше татарство!.. Послушайте, – прерывая себя, молвила она, быстро подымаясь с места, – хотите, я сейчас переговорю с ним, мы всегда были большие друзья…

Софья Ивановна удержала ее за обе руки:

– Нет, милая графиня; тысячу раз благодарю вас, но в эту минуту это было бы во всяком случае преждевременно. На мне лежит обязанность поговорить и с нею, и с ним ранее всех, – сказала она, и судорожное движение повело все ее лицо при этом.

– Вы правы, – молвила графиня, садясь опять, – и я вижу, что вам это будет нелегко, – добавила она, пожимая ей руку.

Они на миг замолкли.

– 6-Et le jeune homme, ваш племянник amoureux fou-6, да? – начала опять графиня.

Черты Софьи Ивановны омрачились:

– Да… но не так, кажется, как бы я желала, – проговорила она как бы нехотя, – не так, как этого стоит эта удивительная девушка.

– Что вы хотите сказать?

– Мне трудно было бы это объяснить вам, я сама не могу еще вполне дать себе в этом отчет, но мне показалось сейчас в театре…

– Он был удивительно хорош! – воскликнула графиня Воротынцева. – Un vrai désespoir7!

– Слишком! – ответила сквозь зубы Софья Ивановна. – Ах, вот он! – вырвалось у нее в это же время.

Из-за портьеры выглянуло лицо Гундурова: он, видимо, искал тетку и не входил, видя ее занятою разговором с незнакомою ему дамой.

– Представьте мне его, пожалуйста! – с живостью проговорила графиня.

– Сережа! – кликнула Софья Ивановна.

Графиня дружески пожала ему руку, едва назван он был ей, и пригласила сесть подле себя:

– Не ждите от меня комплиментов, – говорила она, – прежде всего потому, что я никогда не умела их делать, а потом вы их, я думаю, так много уже успели наслышаться, что не говорить вам их значит оказать вам услугу, не правда ли?

– Истинная правда, графиня, – сказал Сергей, – тем более что ничего не может быть глупее, как положение человека, которому, заслуженно или незаслуженно, воздают хвалу в глаза. Я только что испытал это. Один из ваших петербургских львов сделал мне честь пожелать познакомиться со мною, – бедный герой наш, видимо, старался говорить веселым и спокойным тоном, но Софья Ивановна видела, что это стоило ему неимоверных усилий, – и насказал мне таких любезностей, что я не знал, куда деться. К несчастию же моему, это случилось как раз против какого-то большого зеркала, в которое я нечаянно взглянул в эту минуту, и был до того поражен совершенно идиотским выражением моей физиономии, что, не дослушав дифирамба, убежал от него стремглав, будто пойманный в преступлении. Графиня громко засмеялась:

– Это был граф Анисьев, cet enthousiaste exagéré8?

– Да. Он так назвался, представляя себя мне, – ответил Гундуров с худо скрытою иронией.

– Eh bien, c’est très beau de sa part9, я вас уверяю, – сказала она с тем же смехом, быстро обменявшись взглядом с Софьей Ивановной, – вы должны быть ему не шутя благодарны: он может быть гораздо более рыцарь, чем вы думаете, – промолвила она совершенно другим тоном, вспомнив вдруг сказанное ей Анисьевым в театральной зале за чаем. – Ou beaucoup plus machiavelique encore10, чем каким я его знаю, – высказала она тут же вслух пробежавшую у нее вслед за этим мысль, и ее сфинксовые глаза с загадочным выражением остановились на Гундурове.

Молодой человек с недоумением и некоторою тревогой ожидал объяснения непонятных ему слов ее… Но он не получил этого объяснения.

– Расскажите мне, пожалуйста, – сказала нежданно графиня, – что с вами было в Петербурге? Ваша тетушка мне сказала, что вас не пустили за границу?

Он не успел ответить.

– Une valse de Gungl, n’est-ce pas11? – спросила она его вдруг, прислушиваясь к доносившимся к ним из залы звукам.

– Не сумею, право, вам сказать, графиня, – отвечал он небрежно, – я не музыкант, а тем менее танцор.

– Нет, я это когда-то страстно любила, – сказала она, моргнув веками, с невыразимым оттенком в голосе, – и встала. – Мне хочется посмотреть на вашу Офелию: donnez moi votre bras12! – обратилась она к Сергею с обаятельною улыбкой, от которой повеяло ему на