Четверть века назад. Книга 1 - Болеслав Михайлович Маркевич

Отвечать на этот урок грубостью барышня наша в присутствии Лины не посмела. Она почла за лучшее рассмеяться еще раз:

– Ну да, да, известно, вам все «крылья нужны, в лазурь неба уноситься», как говорит мой отец… Пойдемте, Лина, нас давно наверху ждут! – не ожидая ответа, воскликнула она, продевая руку под руку княжны.

Лина тихо высвободила свою.

– Я надеюсь, Василий Григорьич, – сказала она, – что наше знакомство так не кончится. Если не завтра, то вы, быть может, найдете в другой день время посетить нас. Я была бы очень рада.

Он глянул на нее вдруг снова увлажившимися глазами.

– Княжна Елена Михайловна, – проговорил он, – позвольте мне отклонить такое лестное для меня ваше предложение.

– Почему так? – удивилась Лина.

– Человек я темный, забытый в своем углу, княжна, да и сам, почитай, забывший в нем и то малое, что знал (он печально махнул рукой); для барских палат, а тем паче для высокообразованных лиц интересного собою ничего представить не могу… Но поверьте, что мне до последнего вздоха хватит воспоминания о том, что дали вы мне перечувствовать и прозреть в нынешний божественный вечер…

– Я с вами не могу спорить, – сказала Лина, – но мне очень будет жаль, если я вас более не увижу…

Юный восторг засиял опять в его больших голубых глазах.

– Княжна, если бы когда-нибудь и чем-нибудь я мог вам послужить, заверяю вас Всемогущим Создателем, что во всякое время дня или ночи стану у вашего порога ждать ваших приказаний.

– Не приказаний, нет… Но ваши слова я буду помнить. Спасибо вам! – промолвила вдумчиво Лина, протягивая ему руку еще раз, и, не дав ему поцеловать ее, дружески сжала его твердые старческие пальцы.

– Странная какая вы, Лина, – говорила ей Ольга Елпидифоровна вслед за этим разговором, подымаясь рядом с нею по лестнице, – на что вам нужен этот старый трубадур?

– Кто такой? – спросила, сжимая брови, княжна.

– Да этот блаженный философ наш, Юшков. Его все так в городе называют: «трубадур», а не то еще «Эолова арфа»… Вы такие уж были с ним любезные!..

– Это вам не нравится? – молвила сухо Лина.

– Ах, Боже мой, – вскрикнула обиженно барышня, – мне совершенно все равно! Только я нахожу, что он совсем не вашего общества и ужасно скучный со своими «так сказать» и нескончаемыми фразами. Конечно, у вас свои особенные понятия, но у него ведь другого разговора нет, как «идеал», «искусство», «Пушкин», «долг челов…»

Она оборвала на полуслове, сообразив, что все это подходило именно к тем «понятиям», которые значились у нее в голове под общим заглавием: «grands sentiments» княжны Лины Шастуновой.

Княжна молчала. Она никогда не входила ни в какие рассуждения с Ольгой Елпидифоровной…

А «старый трубадур» тем временем, скрыпя широкими сапогами по крупному песку красного двора Сицкого, в компании своих учителей, говорил им растроганным и дрожащим шопотом:

– Не от мира сего эта Офелия, господа, не от мира сего!..

Часть вторая

I

Граф уехал тотчас же после спектакля, ответив на просьбы хозяйки остаться ночевать, что у него на завтра в Москве назначен прием просителей и что он очень любит спать в коляске на чистом воздухе.

– Прощайте, милое дитя! – говорил он, подойдя к вошедшей Лине и похлопывая рукой по ее руке. – Прекрасно играете! Даже жалко было смотреть, точно правда была… А шалунью в Москву, петь! – тем же акафистом обратил он речь к Ольге Акулиной, взирая, очевидно, не без удовольствия на всякие ее красы.

– Вы уж такой милый, граф, такой милый! – расписывала в свою очередь барышня, отпуская ему убийственнейшие из своих глазенапов. Они втроем с Аглаей Константиновной пошли проводить его и простились с ним на лестнице. У нижней ступеньки ее, вытянувшись в струнку, стоял в дорожной форме исправник Акулин.

– Исправник! Успел переодеться? И парик снял! – воскликнул, увидев его, граф, подымая вверх обе свои ладони. – Очень хорошо играешь, я много смеялся!

– Рад стараться, ваше сиятельство! – воскликнул в свою очередь исправник, отвешивая ему форменный поклон одною головой и не отрывая рук, прижатых ко швам панталон.

– Устал? – милостиво спросил его сиятельство.

– Никак нет, ваше-ство, хоть сейчас снова начать прикажите.

– Нет! Зачем! – протянул смеясь граф. – А только ты устал. Живот большой, в перекладной растрясет. Оставайся! Дороги хороши, проеду и без тебя.

– Этого не могу-с! – отпустил Акулин.

– Почему? – еще раз протянуло начальство и еще раз приподняло ладони.

– Как солдат от казенного ящика, так и я от вашего сиятельства в границах вверенного мне уезда отлучиться не могу и не дерзаю. А что до живота-с, – промолвил он уже с полониевскою ужимкой на лице, – то он у меня казенный, ваше-ство, как раз в мерку почтовой телеги укладывается.

– Балагур! – запел предовольный такою остротою граф, закутываясь в поданную ему теплую шинель. – Твоя граница где? – спросил он подумав.

– Река Нара, ваше-ство.

– Да, где паром. Знаю!.. Отсюда сколько?

– Двенадцать верст, ваше с…

– Спать буду, не увижу тебя более… Чтоб не забыть, – Шашков, запиши! – Через неделю в Москву приезжай! Ко мне, лично! – примолвил он особенным тоном.

– Слушаю, ваше-ство! – рявкнул в восторге сердечном толстый Елпидифор. Успех Полония и «глазки» Ольги Елпидифоровны обеспечивали ему, очевидно, ближайшее повышение по службе.

– Ну, едем! – сказал граф. – Прощай, Ларион, – обратился он к князю, спустившемуся с ним вниз, и, трижды облобызав его, шепнул на ухо: – из Петербурга ничего не получал?

– Нет! – коротко ответил тот, слегка сморщившись и видимо недовольный вопросом.

Граф вышел на крыльцо. Исправникова тройка уже гремела колокольчиком под сводом льва.

Графиня Воротынцева, с своей стороны, объявила решительно, что остаться ночевать не может, что ее ждут в Дарьине, но согласилась подождать, пока засветлеет, ввиду какого-то не совсем надежного моста по дороге, о котором напомнил ей князь Лоло, и по которому, уверял он, было бы не безопасно проезжать темною ночью… По настоятельной просьбе Аглаи Константиновны «ouvrir le bal амес le jeune comte1», она сделала два тура вальса с графом Анисьевым, с тем, требовала она, чтобы «уже после этого не обращали на нее никакого внимания», что она устала и хочет до отъезда отдохнуть в каком-нибудь уголке. Она ушла подальше от грома бальной музыки в маленькую, полуосвещенную гостиную, куда увела и Софью Ивановну Переверзину, и где они уселись вдвоем на маленьком угловом диване.