Перелом. Книга 2 - Болеслав Михайлович Маркевич

Она слушала его внимательно и сосредоточенно, не отрывая от него глаз и с каким-то загадочным для него выражением в складе губ, в тесно сжавшихся бровях…

Он ждал в свою очередь ответа.

Она нежданно поднялась с места и гадливо уронила с губ:

– Вы даже не веруете в то, чему служите и во имя чего действуете!.. Блестящий генерал весь изменился в лице…

A она неторопливым шагом дошла до двери соседней комнаты, полуотворила ее, кликнула: «Анфиса!» – и, вернувшись к своему креслу, опустилась в него и молча устремила глаза свои в огонь камина.

Гость ее еще не успел прийти в себя, как на пороге той двери показалась красивая, синеокая горничная и с вопросом: «Чего прикажете?» – подошла ко княжне.

– Где тот короб с бумагами, который оставил у нас Иринарх Федорович Овцын?

– В шкапу, ваше сиятельство, – с легкою запинкой проговорила та, быстрым вопрошающим взглядом окидывая свою барышню и неведомого военного мужчину, показавшегося ей почему-то подозрительным.

– Достаньте его оттуда!

Синеокая женщина еще раз взглянула ей в лицо, как бы не совсем доверяя этому приказанию и ожидая его подтверждения.

Кира поняла, усмехнулась и утвердительно кивнула головой.

Анисьев, еще нахмуренный, но с оживленными любопытством глазами и несколько озадаченно следил за ними.

Анфиса подошла к шкапу, отперла его ключом из связки, висевшей у нее на поясе, потянула к себе из темного угла известный читателю короб и, взяв его на руки, донесла и опустила к ногам княжны.

– Вот он! – промолвила та, указывая на него кивком «либеральному» генералу. – Вы видите печати, никто к ним не притрогивался.

Он недоумело повел на нее взглядом, хотел ответить и не успел…

– Киньте это в камин, Анфиса! – услышал он «невероятное» приказание…

– Княжна! – был он только в состоянии вскрикнуть.

– Кидайте! – торопливо повторила она.

Анфиса своими сильными руками приподняла разом тяжелый короб, обернулась с ним к огню и быстрым движением, рискуя обжечь себе все пальцы, вдвинула его в самую середину очага.

Анисьев бессознательным порывом кинулся с места к нему… и отступил…

Между им и камином стояла также быстро обернувшаяся теперь к нему лицом синеокая женщина, и эти ее синие, прекрасные и решительные глаза будто говорили ему: «Пока не сгорит – не подпущу!»

Он покраснел невольно, прикусил губу…

– Вы видите, граф, – услышал он опять голос княжны Кубенской, – что меня никакими «путями» нельзя заставить сделать то, что я почитаю бесчестным.

Он уже овладел собою, усмехнулся опять своею многозначительною улыбкой, поклонился и, разводя слегка обеими руками, проговорил:

– Вижу, княжна, но за последствия я уж не ответчик!

– Какие угодно! – надменно и презрительно произнесла она в ответ. – И тем легче, что я сегодня же перестану принадлежать к этому дому!

Она с какою-то теперь злою радостью заранее жгла свои корабли.

Граф Анисьев не нашел слова ответить: в этой девичьей отваге было что-то необычное и увлекательно красивое, чего он, в качестве «знатока женщин», не мог не заметить и не оценить… Он поднял свою каску с пола, склонился пред княжной глубоким светским поклоном и вышел из комнаты.

– Барышня… княжна, – заговорила Анфиса, полуулыбаясь, полутревожно, как только затворилась за ним дверь, – a не выйдет какого худа из этого самого, что вы с вами спроворили?..

Кира пожала плечами.

– Вам очень жалко будет расстаться с дворцом? – спросила она вместо ответа.

– И ни в жисть! – воскликнула та. – Чего мне-то жалеть, барышня, измаялась я вся тут, в палатах в здешних… Особливо если теперича опять в матушку в Белокаменную вздумаете… Гори, гори! – прервала она себя, схватывая каминную кочергу и приподымая ею в очаге толстую кипу бумажных листов, чтобы дать их скорее охватить огню, – и праху твоего чтоб не осталось!..

Дверь из передней еще раз широко распахнулась, и в нее уже без всякого доклада вошла Прасковья Александровна Охвостова. Она казалась очень утомленною, и придворный слуга княжны вел ее под руку.

Кира быстро пошла ей навстречу, довела ее до дивана, усадила… Анфиса в свою очередь догадливо заставила опять огонь экраном, выбежала в спальню, вынесла оттуда какую-то шитую подушку и заложила ее за спину почтенной особы.

Ta поблагодарила ее взглядом. Синеокая женщина глубоко поклонилась и вышла по знаку своей барышни.

Старушка перевела дыхание, вынула свой флакончик, нюхнула и, не отнимая его от ноздри, начала медленно и по-французски:

– Я и не знаю, как вы должны быть благодарны Провидению за то, что вам приходится иметь дело с самою милостью и добротой (avec la grâce et la bonté elles mêmes). Я была ими умилена до слез. В благородном сердце той, при ком вы имеете счастие состоять, я нашла за вас адвоката, каким не могла бы быть сама… и не намерена была быть, – примолвила строго она, – так как почитаю поступок… да и вообще всю вашу tenue здесь далеко несообразными с тем, к чему обязывает вас ваше положение фрейлины.

– Тетушка, – перебила ее Кира, – я с сегодняшнего же дня перестаю быть ею.

– Что-о? – протянула та в изумлении. – Когда вам великодушно прощают все ваши неосторожности и прорухи (vos imprudences et vos maladresses), когда это великодушие простирается до того, что меня спрашивают: не слишком ли «жестко» передавала вам эта игуменья то, что поручено было вам сказать «для вашей же пользы», – вы кобенитесь и фыркаете как вырвавшийся конь (vous regimbez et piaffez comme un cheval échappe) и играете в обиженное самолюбие!..

– Выслушайте меня, тетушка, – сказала на это девушка, – и затем судите, самолюбие ли, или побуждение, менее заслуживающее вашего порицания, заставляет меня принять это решение.

Прасковья Александровна молча поднесла лорнет свой ко глазу, направила его на племянницу и словно застыла в ожидании ее объяснения.

Кира спокойно и обстоятельно сообщила ей об отношениях своих к Овцыну, «двоюродному брату ее двоюродной сестры», о его «несколько крайних мнениях», – которые, впрочем, говорила она, «разделяются, кажется, всею теперешнею молодежью» и «свободно, с дозволения цензуры, высказываются и в журналах», – о том, наконец, что он, уезжая за границу, явился к ней с просьбой сохранить до возвращения свои бумаги, которые могли многих скомпрометировать» и что она именно ввиду этого решилась их принять…

Лорнет выпал из руки Охвостовой… Она всплеснула ею о другую руку и вскрикнула в ужасе:

– Бумаги заговорщиков (les papiers des conspirateurs)!..

Ho когда племянница начала далее о визите графа Анисьева, о том, что ему было известно о передаче ей Овцыным этих бумаг, и он хотел, чтоб она теперь выдала их ему, – старая камер-фрейлина задрожала вся как в лихорадке:

– Полицейский розыск в этих стенах,