Год Черной Обезьяны - Елизавета Ракова

с музейными экспонатами, примеряет. Одежда сидит как влитая. Маша подходит к зеркалу – из отражения на ее смотрит Марта. В квартире тихо, только со двора доносится скрежет дворницкой лопаты по асфальту. В этот момент Маша будто осознает время. Не то, что течет фоном, пока занят своими повседневными делами – спешишь на встречу, болтаешь с коллегой, готовишься к экзамену или собеседованию. А огромную, непонятную, не видимую человеческим глазом силу времени, которое по своему усмотрению может ускоряться и замедляться, уплотняться, искривляться, идти вспять. И сейчас оно словно накренилось и утекает не то назад, не то в параллельное измерение, к Марте, когда она еще существовала. Маша вдруг явственно чувствует присутствие сестры. Пакует еще несколько нарядов из сумки Марты, и почти весь ее гардероб на поездку в город Б в итоге состоит из них.

Квартиру, в которой выросла Маша, мать с отцом продали. Ей как будто немного обидно, но, с другой стороны, она не имела на жилье каких-либо прав, когда они расходились. К тому же, едва Маша ступила за родительский порог, мать переделала ее спальню в свою «гримерную», так что детский мирок был разобран и закрашен давным-давно. Теперь Маша бродит по скромной холостяцкой двушке отца, до потолка заваленной книгами, и с удивлением натыкается на случайные артефакты прошлого. Предметы, захваченные им в новую жизнь, словно выбраны в спешке, случайно, и странно видеть их в новой обстановке. Например, навороченный японский чайник графитового цвета с несколькими режимами поддержания температуры. Раньше он красовался на просторной кухне, где Маша с Мартой часто гоняли чаи. А теперь вызывающе блестит круглым боком на крохотной пластиковой столешнице, как тарелка НЛО, сбившаяся с курса и приземлившаяся в спальном районе маленького городка. Такие чайники отец с гордостью ставил на самое видное место в витринах «Технорая». Или массивные часы в виде корабельного штурвала – раньше они висели над диваном в гостиной, а теперь отец почему-то определил им унизительное место в туалете. Быть может, закрыть треснувшую плитку? На подоконнике в спальне – в простенькой белой рамке – ребенок в ползунках. Кто на фотографии – Маша или Марта?

Пока отец в институте, у Маши просыпается непреодолимое желание отыскать предметы из прошлого. Письменный стол занял половину спальни. Маша начинает без зазрения совести лазить по многочисленным ящикам. Выгружает блокноты, груды визиток, коробочки со скрепками и зажимами для бумаг. Извлекает стопку глянцевых женских журналов, затем еще одну. И еще. Некоторые – иностранные, попадается по два, по три одинаковых экземпляра. Зачем они отцу? Листая, Маша натыкается на загнутые страницы. Реклама крема, косметики Lumene, ювелирного бренда «Алроса»… С качественных фотографий улыбается, томно щурится, загадочно смотрит вдаль Марта… Маша берет несколько дубликатов, кладет в свою сумку. Раздаются резкие повороты ключа в дверном замке. Маша спешно запихивает содержимое ящиков обратно.

– Есть кто дома?

– Да, пап, тут.

Вежливый тон – будто едва знакомые соседи. Между Машей и отцом словно выросла стена.

– Звонили деда Женя и Аня, хотят тебя видеть.

– Конечно, заскочу к ним на днях.

Отец кладет толстую стопку тетрадей на столик в прихожей, разматывает шарф, снимает и встряхивает запотевшие очки.

– Ты кушала? Какие вообще планы?

– Не знаю, думала, может, в краеведческий сходить, посмотреть на фламинго… Плюс там сувениры местные можно купить, Гаспар просил…

Отец снова надевает очки. Влажная дымка на стеклах медленно истаивает.

– Вообще мне твой Гаспар понравился. У вас с ним серьезно?

Помолвочное кольцо с желтым бриллиантом лежит в боковом кармане сумки. Почему-то Маша так и не решилась его надеть, как будто на самом деле оно предназначалось не ей.

– Мы помолвлены, пап…

Отец бросился обнимать Машу, и она почувствовала запах словно из детства, запах его одеколона.

– Доченька, поздравляю! Как я рад! Когда свадьба?

Отец пошел в ванную мыть руки, критически осмотрел себя в зеркале, провел ладонью по седой щетине, в которой еще кое-где вспыхивали медные искорки. Как будто уже прикидывал, как будет выглядеть на снимках с бракосочетания дочери и симпатичного француза.

– Не знаю, пап, как-то совсем не до этого… Не могу об этом думать здесь, в городе Б… Вот вернусь в Париж…

– Нет, ну я не то, чтоб тороплю, не в ближайшее время, само собой…

– А вообще, знаешь, хотела съездить в микрорайон, ну, к старому дому, где она жила…

– Хорошее дело… – Отец не то вздыхает, не то всхлипывает. – Ты это, да…

Маше хочется, чтобы они отправились вместе. Но папа берет стопку тетрадей и садится к письменному столу – проверять.

– Жаль, что я тогда, ну сколько лет мне было, глупый, да… Перестройка, а у меня вдруг разом куча денег… Представляешь?

– Не надо, пап, не начинай.

Маша с отцом так и общаются со смерти Марты. Набором слов, между которыми пропущены целые предложения.

За окном четвертой маршрутки проплывает город Б. По Ленина они с Мартой шли из гимназии. Расставались у площади, где зимой ледовый городок. Но прежде стояли, не могли наговориться вдоволь, оттягивали момент расставания до тех пор, пока пальцы на ногах не начинали деревенеть. Дома ступни больно оттаивали. Бастилия-ОКЦ, гостиница «Евразия», Триумфальная арка, всегда солнце, пять месяцев в году – мороз. Такой нелепый, такой маленький, вмещающий так много воспоминаний, чистый, красивый, белый Благовещенск.

Кирпичная пятиэтажка во втором микрорайоне, в которой жила сестра, смотрит на китайский парк «Дружба». Ворота в восточном стиле с красной шиферной крышей на белых колоннах, каменный мостик через узкую не то речку, не то заводь, зеленая и фиолетовая подсветка деревьев, нависающих над извилистой прогулочной дорожкой. Места, всегда казавшиеся убогими, не стоящими запоминания, вдруг видятся Маше милыми, трогательными. Она вдавливает три потертые кнопки на кодовом замке, толкает тяжелую железную дверь и оказывается в тускло освещенном подъезде. Стены недавно выкрасили синим. Маша поднимается на четвертый этаж, садится на ступеньки около двери, обитой дерматином. В подъезде шпарят батареи. Она снимает пуховик, шапку, перчатки, прислоняется к стене, устраивается поудобнее.

Маша не знает, сколько так просидела, может, минут пятнадцать, а может, и час. За дверью послышались голоса.

– Ni hao ma?

Мальчик лет пяти с огромными щеками высунулся из квартиры и уставился на Машу.

– Wo hen hao, ni ne?

В ответ на вопрос пухлый мальчик густо побагровел и захихикал. Следом из квартиры вышла пара громко о чем-то споривших китайцев. Все семейство было одето в яркие спортивные пуховики с желтыми и красными вставками. Маша обменялась с родителями мальчугана кивками и вежливыми улыбками.

Громкие новые жители квартиры Марты пошли вниз, продолжая не то препираться, не то просто болтать. Маша давно не практиковала китайский и ничего не могла разобрать в их перепалке. Она поднимается, заглядывает в просвет между перилами, провожая взглядом яркие пятна курток и шапок. Этажом ниже хлопает дверь, китайцы с кем-то здороваются: «Зы-ды-ра-вы-сы-туй-тэ». Тот, кого поприветствовала семья, чувствует или просто замечает слежку с верхнего этажа. Возникает блестящая лысая черепушка, отражающая свет лампочки. На Машу глядят, часто моргая, глубоко посаженные глазки.

– Марта?!

Частые шлепки тапок по ступеням. Радостный смутно знакомый мужчина стоит на площадке, раскрыв руки для объятий.

– Сколько лет сколько зим! Где ты пропадала? Как мать?

Маша вдруг осознает, что с ног до головы одета в школьные вещи Марты. Начинает припоминать… Сосед сестры снизу, держал журнальный киоск, не то на углу Ленина, не то на углу Зейской, в начале каждого месяца дарил дефицитные Yes! и Elle Girl… Как там его – дядя Коля, дядя Толя… Маша стоит в нерешительности, не смея разрушить иллюзию. Марта жива, она здесь. Неловко заправляет волосы за ухо. Кажется, мужчина догадывается: что-то не так.

– Ой! Ой… Извините… – Опускает руки, шмыгает носом, поводит плечами. – Обознался…

– Я Маша! Мы с Мартой… – Маша складывает ладони точно в мольбе, хочет извиниться перед соседом за то, что перед ним не Марта, за ее одежду.

– Ну конечно! Да! – Дядя Толя хлопает себя по лбу. – Марта и Маша, лучшие подружки, не разлей вода! Вы еще поддерживаете связь? Как у Марточки дела? Как ее мать?

– Я, собственно, по этому поводу и пришла… Дело в том… Дело в том, что Марта просила кое-что