Год Черной Обезьяны - Елизавета Ракова

Марта распростерта на мощенной булыжником дорожке, ведущей к подъезду. Раскинув руки, на спине, такая красивая в зеленом платье. Ей идет этот цвет. Голые ноги выгнуты под неестественными углами, и Маше хочется поправить их, чтобы подруге было удобнее, но она не решается. Почему-то рядом уже лежит цветок, розовая гвоздика с надломленным стеблем. Это ангелы принесли. Маша прижимается губами ко лбу Марты. Он еще теплый, но холодеет с каждой секундой. Из уголка ее рта тянется тонкая струйка крови. Локоны смяты, всклокочены, кровь, смешиваясь со снегом, образует на голове причудливое украшение, будто бант с китайского рынка или розовая мякоть арбуза.

Маша не плачет, не кричит. Сипит, хрипит, словно испуская дух или, быть может, наоборот, что-то вбирает. Распахнутые глаза Марты смотрят наверх, в звездное небо. Снежинки падают ей прямо на глазные яблоки. На лице – улыбка. Моргни, моргни, неудобно же! Полиция и скорая уже подъехали – соседка вызвала. Она слышала шум, ох уж эти русские, раньше в доме жили только приличные люди. Тявкающая белая болонка подбегает к Марте, лижет ее лицо, и белая шерсть на мордочке окрашивается багровым. Старушка в ужасе утягивает собачку за тонкий кожаный поводок.

Смерть наступила мгновенно, скажут потом врачи. Но они неправы. Какое-то время Марта еще была жива, они с Машей поговорили, и не было никого вокруг. Маша подложила Марте руку под голову, чтобы ей было не так жестко лежать на холодной мостовой. Марта сказала:

– Представляешь, я последние несколько недель все переживала, что так никогда никого и не любила в своей жизни.

– И что же? – Сердце Маши остановилось, сжалось, пропустило несколько тактов.

– А сейчас вот на балконе, когда уже понимала, что умру, вдруг всплыло перед глазами твое лицо… Так ясно, так отчетливо!

– Ну конечно, глупая, я же прибежала, я внизу была, кричала тебе. – Вокруг головы Марты все расползается багровая лужа, и Маша убирает с ее лба прядь.

– И вот я тебя увидела – и поняла, ну конечно, я любила. Я всегда любила тебя, сестра. И так хорошо сразу стало. Я поэтому улыбаюсь.

– Ну конечно, конечно, конечно, – повторяет Маша, а чьи-то руки уже поднимают ее с колен, тащат прочь.

Лицо Марты отдаляется, а Маше вдруг кажется, что она смотрится в зеркало. Точно на близнеца. А ведь она всегда была уверена, что Марта намного красивее… А теперь Маша видит, что это же она лежит на мостовой, в крови, и смаргивает нерастаявшие снежинки. На раскрытой ладони Марты – связка ключей. На связке брелок – черная обезьянка с умной, хитрой мордочкой из черной яшмы. Сверкает глазками-бриллиантиками, лапки прижаты к груди, хвостик загнут вопросительным знаком.

31 (Маша)

В ту ночь Маша была рада Гаспару как никогда. Он лег на нее сверху и сжал в объятьях, полностью обездвиживая до тех пор, пока Маша не уснула. Это было совершенно необходимо, иначе она бы лезла на стены, царапала себя в кровь, вырвала бы все волосы на голове. Кажется, Маша бредила. Рассказывала что-то бессвязное, про кофейню «Круассан» в городе Б, про то, как хранила все эти годы секрет, что это Марта перед дискотекой в седьмом классе украла водку, а наказали Машу… Про то, что Марта ее сестра, а Джинггуо – брат, и все они – Черные Обезьяны. Гаспар много и горько плакал. Наверное, тогда Маша и поняла, что выйдет за него, потому что проснулась она, уже не имея никаких сомнений на этот счет.

Утром первым желанием было подойти к зеркалу. Маша сползла с кровати, не до конца ощущая руки и ноги, словно паралитик, неожиданно восстановивший способность ходить, или только-только отошедший от наркоза прооперированный. Она увидела себя так, как никогда прежде. Вдруг ощутила себя красивой. Четкие линии бровей, пухлые, но аккуратные губы, острые скулы, нежная линия подбородка. На Машином лице маской лежали черты Марты. Ее энергетическое поле.

– Его арестовали. – Гаспар прочел сообщение от кого-то в телефоне, взбивая свои смятые с одной стороны кудри.

Маша протянула ему руки для объятий. Наверное, ее должно радовать, что убийца Марты под стражей и не избежит правосудия, но в тот момент было все равно. Было так хорошо обнимать Гаспара. Ощущать себя живой. Родственной Марте. У Гаспара пиликнул телефон.

– Джинггуо просит номера отца и матери Марты.

– Да, конечно… То есть, номер отца, сейчас, конечно, отправлю, а Ангелины есть только домашний…

Следующие несколько дней прошли будто в бреду. Маша постоянно была чем-то занята, но при этом в ушах словно шипели, не переставая, телевизионные помехи, а перед глазами стекала стена мутной воды. По крайней мере, Андрей освободил Машу от всех запланированных мероприятий, пообещав, что работа в Париже останется за ней. Юля волей-неволей прикрыла.

Во-первых, пытались выйти на связь с матерью Марты. Отец, которому Джинггуо уже купил билет на начало января, вот уже несколько лет не общался с Ангелиной. Старый домашний Марты был отключен. В телефонной книжке чудом сохранился номер бабушки Марты, Марины. Но там никто не брал трубку. Был где-то адрес, улица Почтовая… Но письмо так быстро не дошло бы. Звонки одноклассникам и разговоры с их матерями тоже не увенчались успехом. Ангелину давно никто не видел. Вероятно, мать Марты уехала из города.

Помимо этого, Маша с Джинггуо, Гаспаром и Андре часами сидели в районной полиции. В отделении стояла елка, кое-как украшенная мишурой, пахло чем-то пряным, наверное глинтвейном, тут и там раздавался смех. Мигала синим и красным криво подвешенная под потолком гирлянда, из-за чего создавалась иллюзия, что к зданию постоянно подъезжают полицейские автомобили с задержанными. И они действительно иногда подъезжали, сопровождаемые сиреной, и тогда красные и синие блики на стенах становились чаще и ярче. На вызванных в участок подолгу не обращали внимания. Только пренебрежительно сообщали друг другу: «Это по поводу выпавшей с балкона русской модели». У Маши не было сил возмущаться.

Особых сложностей у следствия не возникло – все сходилось. Свидетельских показаний было более чем достаточно. Да и убийца не отпирался. Единственное, что выбивалось из общей картины и вызывало недоумение у детектива-марокканца, так это Машины показания о пожилом мужчине в котелке с седой бородой, который тоже был в тот вечер на месте преступления. Помимо нее никто не упоминал никакого старика, оказавшегося двадцать шестого декабря под злополучным балконом на проспекте Раймона Пуанкаре. Ни один из десятка добровольно заявившихся в полицию свидетелей под описание старика не подпадал.

Новый год встречали с семьей Гаспара. Чета Бонмартан была в курсе произошедшего. Все присутствовавшие на вечере обращались к Маше подчеркнуто учтиво, старались не слишком громко смеяться, чокались чуть тише обычного, не злословили об общих знакомых. Даже паркет поскрипывал, казалось, с извиняющейся интонацией. А Маше от этого только становилось хуже. Ко всем неясно закипавшим внутри чувствам отчего-то примешивался стыд. Хотелось, чтобы семья Бонмартан продолжала вести себя как ни в чем не бывало, чтобы смерть самого важного для Маши человека была только ее, а не на всеобщем обозрении. Но убийство Марты проступало повсюду, среди подарков под елкой, на разделочной доске с сырами «на десерт», в пузырьках шампанского.

Парижские таблоиды написали о скандальном преступлении. Проходя мимо газетных ларьков, Маша ускоряла шаг, почти переходя на бег. Какую фотографию Марты они выбрали, каким пошлым желтым заголовком припечатали самое большое горе, которое случилось в Машиной жизни? Она не хотела этого знать.

Восьмого января было выдано разрешение на захоронение, а девятого Маша с Гаспаром встречали отца в зоне прилета Шарль-де-Голль. Все в аэропорту казалось обыденным, тусклым, каким-то даже провинциальным. Мужчины и женщины, почему-то изможденные, тощие, толпились у залапанного прилавка Paul в ожидании своего кофе. Под потолком чирикали грязные, замусоленные птички, похожие на серых зимних воробьев, которыми кишел город Б. Откуда-то сильно тянуло сквозняком.

Все загадки прошлого были отгаданы. Но теперь словно погас свет далекого