Год Черной Обезьяны - Елизавета Ракова

– Ну какие деньги… Но, если ты хочешь сделать пожертвование на восстановление церкви… – добавляет она, прикасаясь к иконкам на приборной доске.

– Да-да, конечно, на восстановление церкви.

Маша извлекает из конверта пятитысячную купюру. Светка быстро цапает деньги и сует их в углубление под подлокотником.

Выпрыгнув из машины, Маша проваливается в снег по щиколотку. Совершает несколько «лунных» шагов в сторону дома, точно как пьянчуга, указавший дорогу. Толкает калитку – та поддается с легким скрипом. Обернувшись, Маша видит, как Светка самозабвенно взбивает клубничные локоны, глядя в зеркало заднего вида. Покачивается массивный деревянный крест. Маша сигнализирует однокласснице, что все ок и та может уезжать. Скрипя колесами по снегу, Светка ловко разворачивает джип и жмет на газ.

Около четырех, еще достаточно светло. Маша поднялась на крыльцо и пошлепала ладонью по двери, обитой таким же дерматином, как и дверь квартиры Пеговых в городе. Ответа не последовало. Дернула за ручку – заперто. Где-то в лесу за домами глухо заухала сова. Мороз жег щеки – гораздо сильнее, чем в городе. В окнах справа и слева от входа занавески плотно задернуты, рассмотреть что-либо внутри невозможно. Маша стала пробираться между заботливо затянутых полиэтиленом растений, кажется, розовых кустов. Кто-то в этом доме явно занимается садом всерьез.

На соседнем участке странная картина: посреди небольшого садика, заваленного снегом, на раскладном железном стульчике сидит замотанная в какую-то шкуру бабка. Старуха подставила исчерченное сотней мелких морщин лицо затянутому облаками небу, словно принимала солнечные ванны. Рядом с бабкой – коза с заиндевевшей бородкой и глупыми глазами. Коза медленно озирается, как сторожевой пес, охраняющий хозяйку.

– Простите, не подскажете, где я могу найти жильцов этого дома? – спрашивает Маша, стараясь максимально четко артикулировать слова.

Бабка продолжает глядеть в небо, в то время как коза настороженно подергивает ушами.

– Марина и Ангелина Пеговы… Меня зовут Маша, я приехала из города, мне нужно передать им кое-что важное…

Коза надменно фыркает, в то время как бабка, почесывая свою скотину, наконец зыркает на Машу из-под заиндевевших седых бровей.

– В больнице хромая, давеча увезли, обострение. – Старуха выпрастывает из-под шкуры расшитые яркими цветами валенки. – Уже месяц туда-сюда в больничку мотыляется. Но она еще нас всех переживет, помяните мое слово!

Это она, видимо, о бабушке Марты.

– А простите, Ангелина где, не знаете?

– Так эта-то уже месяца, поди, четыре в «Искре» живет, там какой-то санаторий отбабахали, для богатых, да только кто ж к нам сюда поедет, в мухосрань-то такую?

Коза бьет передним копытцем, смотрит воинственно. Маша немного пригибается, чтобы выглядеть менее угрожающе.

– А далеко отсюда эта «Искра»?

– Да минут сорок ходу, но это если тропку знать!

– А такси, простите, тут у вас бывают?

Бабка обнажает розовые десны, на которых болтается плохо подогнанный протез.

– В трех домах отсюда шиномонтажка, спроси там, тебя подбросят.

34 (Маша)

Маша благодарит бабку словами и козу кивком, пробирается между обтянутых полиэтиленом кустов к калитке. Благо шагах в десяти от дома Пеговых все же обнаруживается некая утрамбованная в снегу дорожка, по которой можно идти, не черпая ботинками снег. Насчет «трех домов» – это, видимо, была фигура речи, так как ни через три, ни через десять участков никакого шиномонтажа нет. На заборах – десятки объявлений о продаже гаражей, при этом ни одного гаража в Возжаевке не видно. Каково было Марте жить и учиться в такой глуши целый год… На улице изредка попадаются сельчане – все сплошь старики. Маша спрашивает про шиномонтаж – оказывается, она его пропустила. Возвращается, находит нужный дом по ориентиру «шины вкопаны рядком у калитки».

В небольшом ангаре пышет жаром не то печь, не то какая-то мощная горелка. Пахнет машинным маслом и чем-то сладким, кажется выпечкой. В центре плохо освещенного помещения красуется на удивление современный новенький красный снегоуборщик «Бобкэт».

– Есть кто-нибудь?

Откуда-то из глубин ангара выходит высокий парень примерно Машиного возраста. Вытирает руки тряпкой, глядит удивленно и внимательно, спрашивает, чем может помочь. Маша просит подвезти до «Искры», договариваясь на триста рублей.

Во время поездки на крепком зеленом уазике по неровной сельской дороге парень постоянно косится на Машу, как бы невзначай. У него красивое лицо, с правильными, выразительными чертами: будь он москвичом, им бы наверняка заинтересовались модельные агентства. Наконец решается заговорить.

– А ты ее родственница, да?

– Чья?

– Ну, Пеговых.

Маша чувствует, как в ботинках начинает таять снег и носки промокают насквозь.

– Можно и так сказать.

– Я сначала подумал, ты – она. Марта. – В этот раз парень поворачивается к Маше и уже без стеснения осматривает как следует. – Меня Гоша зовут.

– Не ты один так сегодня подумал.

Гоша резко выкручивает руль, объезжая какую-то яму.

– В нее весь класс был влюблен. – Гоша смотрит прямо на дорогу. – Да чего там весь класс, вся школа. Но она, конечно, держалась особняком. Оно и понятно, залетная птица. Как розовый фламинго, знаешь, однажды нашел егерь у нас в области? Его потом на чучело пустили. Сразу было ясно, что такая девушка здесь случайно и нам ничего не светит. Еще и умная…

Уазик останавливается у деревянной вывески – вырезанный из дерева плоский костерок с надписью Iskra Resort & Spa. Уже почти стемнело, и распахнутые ворота, подсвеченные яркими желтыми фонарями, кажутся входом в заколдованное царство.

– И я был в нее влюблен.

Гоша не просит передать Марте привет, не интересуется, как у нее дела. Лишь предлагает записать его номер, чтобы дать знать, если и когда надо будет вернуться. Обещает за полторы тысячи подбросить до города.

За воротами Машу встречает стела с профилем Ленина. Вождя зачем-то побелили и накрасили ему глаза. С таким макияжем он похож на покойника в похоронном гриме. Кругом жуткая тишина. Центральная тропинка слева и справа освещена небольшими низкими фонариками. Убегая вдаль, яркие огоньки кажутся светлячками. Маша подходит к столбу с указателями, припорошенному снегом. «Домики вожатых», «Спа», «Фонтан», «Главный корпус»… Вдалеке виднеется ровный строй минималистичных деревянных коттеджей в скандинавском стиле. За панорамными окнами темно. Резорт еще явно не заселен. Тут и там стоит брошенная посреди поля какая-то строительная техника, прицепы не то с бетонными блоками, не то еще с какими-то материалами. Несколько красных снегоуборочных машин, как та, что красовалась в шиномонтажке, смотрят на Машу грустными лупоглазыми фарами, в которых, кажется, еще недавно горел свет.

Тропинка ведет к главному корпусу. Маша проходит аллею со смутно белеющими на фоне черных стволов гипсовыми пионерами. Видно, что скульптуры были недавно отреставрированы, но как-то не очень умело. Остроносые лица выглядят злыми, удручающе глупыми. Толстые гипсовые пальцы сжимают орудия, которыми пионеры, кажется, готовы убить любого, если оживут: весло с кривым черенком, футбольный мяч в рытвинах, труба с крашеной ленточкой.

На торце главного корпуса мозаичное панно изображает детей в красных галстучках. Кто-то играет в волейбол, другие гонятся с сачками за мультяшными бабочками, двое парней сажают дерево, а девочка с косичками каким-то языческим жестом возносит руки к солнцу. Отчетливо видно, какая часть мозаики сохранилась с советских времен, а какие фрагменты смальты были наспех приклеены совсем недавно. Два луча у солнца – почти коричневые от времени, остальные – цыплячье-желтые. У девочки один глаз черный, крупный, другой – мутного синеватого цвета, явно меньше. Будто у нее косоглазие. Новая смальта словно толще, более глянцевая… Все это напоминает несусветную конструкцию, построенную ребенком из совершенно разных наборов лего.

Неожиданно тишину пронизывает бухающий, грудной лай. Откуда-то из-под ступенек главного корпуса вылезает большой мохнатый пес, кажется московская сторожевая. Маша подскакивает на месте, медленно отступает. Слава богу, собака на цепи – буксует передними лапами, пытается встать на задние, подпрыгивает, скаля зубы и продолжая лаять. От каждого прыжка взмывают в воздух клубы мерцающих снежинок. За стеклянными дверьми здания с мозаикой загорается свет.

– Амур, тихо! Место!

На крыльцо выбегает растрепанная женщина. Яркий свет, льющийся из-за ее спины, не позволяет разглядеть лицо. Но это она. Мать