Современная иранская новелла. 60—70 годы - Голамхосейн Саэди

Мы выстроились вдоль наружной стены барака. Кожа и одежда еще хранили тепло очага, но я ясно ощущал, как оно уходило с дыханием легкими облачками пара.

От грубого голоса чужого, нездешнего жандарма мы отпрянули, вжавшись спиной в холодные доски барака. Я следил за ним не отрываясь. Пронзительные, ястребиные глаза под каской, румяные щеки. Высокий, поджарый. Автомат в его руках казался соломинкой.

Он переводил взгляд с одного лица на другое, как бы пересчитывая нас, и, когда дошел до последнего, губы его, казалось слипшиеся намертво, раскрылись и голос, как плетью, ожег нас:

— Немат?

Неожиданная радость хлынула в сердце.

Мы разом свободно вздохнули и отрицательно мотали головами.

…Немат бежал.

Жандарм пинком распахнул дверь барака, разворошил постели и ушел, уведя с собой Рашида.

Рашид пытался было сопротивляться, но, увидев дуло автомата у своей груди и сумрачное лицо жандарма, покорился.

После его ухода мы некоторое время стояли молча, не двигаясь, а потом, подобно каравану усталых верблюдов, поплелись один за другим к площадке, где лежали разобранные ящики.

Нам надо было обогнуть территорию гарнизона. За колючей проволокой обнаженные по пояс солдаты бегали в строю, составив винтовки в пирамиды. Из закопченной трубы на крыше гарнизонной кухни валил густой дым, в тяжелом тумане плыл аромат свежесваренного кофе.

На площадке тоже было полно солдат, переговаривавшихся на незнакомом для нас языке, с чужими глазами. Они лазили между сложенных досок и что-то искали.

Отец дал мне свое пальто и мельхиоровый портсигар и сказал, чтобы я шел обратно в барак и крутил ему цигарки.

Придя в нашу хибару, я расшевелил угли, закутался в широкое пальто отца, из которого еще не выветрилось тепло его тела, сел, положил перед собой портсигар и начал крутить цигарки.

Всходило солнце. Его лучи полосами пробивались сквозь туман из-за похожих на сахарные головы зеленых холмов, окружающих город, и ложились на низко висевшие облака бледно-желтыми, золотистыми, кровавыми и даже какими-то серо-коричневыми бликами.

Накануне ближе к вечеру пронесся слух, что Немата схватили и привели в гарнизон. Все были подавлены этим известием. Когда мы, поужинав, уселись вокруг огня — выпить чаю и, как всегда, поговорить о Немате, пока сон не сомкнет глаза, — и Рашид сказал: «Убежит!», мы все, молча, про себя, стали молиться. И вот сейчас наша молитва услышана — Немат бежал.

Я не успел заклеить вторую самокрутку, как увидел Рашида. Его привели на площадку по ту сторону гарнизона. Руки у него были связаны.

Я отложил цигарку и стал смотреть.

Лопата и кирка мелькали в руках двух солдат, вонзаясь в сырую землю, пока они не вырыли яму — неглубокую, по пояс Рашиду.

Развязав Рашиду руки, его столкнули в яму. Теперь над землей виднелись только его грудь и голова. Его заставили поднять руки вверх и держать над головой тяжелый автомат без обоймы. Рядом встал часовой — чужой солдат (теперь они уже нам примелькались) с заряженным автоматом.

То и дело кто-нибудь из рабочих, разбиравших ящики, разгибался, опускал молоток, пилу или клещи и смотрел на Рашида, державшего автомат в воздетых руках.

Меня вдруг зазнобило. Я поднялся, нашел несколько дощечек и бросил их на тлеющие угли. Дым от разгоравшегося костра ел мне глаза, и сквозь проступившие слезы фигура Рашида расплывалась — он как будто качался под тяжестью автомата. Почему его схватили? Забыв об отцовских цигарках, я поплотнее запахнулся в теплое пальто, обнял руками колени и начал думать о Рашиде.

И сразу же у меня в ушах зазвучали слова Рашида. Они были жаркие, живые, заставляли сердце биться учащенно.

Я приметил его в первые же дни. Здесь нанимали людей разбирать ящики из-под оружия, запасных частей машин и танков, и Рашид пришел сюда, чтобы хоть немного подработать.

Из его рассказов я узнал, что он крестьянин и что уйти из родной деревни его вынудила засуха.

— …засуха, неурожай, голод, нужда, нищета…

Он говорил это, сцепив пальцы своих больших рук на затылке. На широкие плечи накинут кярдин[81]. Высокий лоб, большой рот, загорелые скулы — привлекательное, располагающее к себе лицо.

— У меня жена, дети… Отец — старик… Я у них кормилец.

Но подрядчика все это не интересовало. Подрядчику требовалось его имя, имя его отца и месте жительства. Рашид был родом из деревни Бандбаль.

Он принес к нам свою котомку с одеялом, и, когда после ужина мы расселись вокруг очага над багряным бархатом углей, чтобы скоротать долгий зимний вечер, он заговорил о Немате… А теперь он сам стоял в яме, и руки его сгибались под тяжестью автомата.

Солнце расплывчатым пятном светило из-за облаков. Над влажной землей поднимался пар. Рабочие работали вяло, то и дело распрямлялись и, опершись на кирку, смотрели туда, где незнакомый караульный стоял над Рашидом, не шевелясь, как истукан.

Сейчас я будто снова слышал рассказ Рашида о том, как Немат отбивает пятитонку с обмундированием, пригоняет ее в деревню, раздает крестьянам одежду, одеяла, ботинки, а потом бросает машину посереди поля.

Немат… Я видел его как живого: среднего роста, с острым взглядом из-под сросшихся бровей, густые усы, тяжелый подбородок.

Рашид рассказывал…

В промозглой ночной темноте дождь стучал в окно, а мы сидели над теплым бархатом углей, и я слушал, не отрывая взгляда от большого рта Рашида, от его губ.

«… Дело было ночью. Небо чистое, звезды — как льдинки на высоком шатре небес, и луна сияет хрусталем. Мы сидели в засаде…»

Тепло очага размаривало меня, но и сквозь дрему я слышал голос Рашида, запоминал каждое его слово.

«…Немат — в кювете у железнодорожного полотна, я — рядом с ним. Вот-вот должен был появиться поезд. Он уже вышел с пятой станции. Я дрожал от холода. Порывы ветра резали щеки как бритвой. Зуб на зуб не попадал. Я грелся сигаретой, зажав ее в кулаке. А Немат был спокоен. Как будто ему все это нипочем. Глаза у него сияли в темноте, как у кошки — какой-то такой особый блеск… Он весь закутался в кярдин, обхватил руками колени и прислонился спиной к стенке кювета. Взял у меня сигарету, спрятал голову под кярдин, затянулся. Вернул мне сигарету и сказал, чтобы я загасил. Потом попросил меня пойти и приложить ухо к рельсам, и, когда я прислушался, мне показалось, что поезд находится в двух шагах от нас. Пригибаясь, я побежал обратно и рассказал ему, что услышал. Он приказал мне не двигаться с места, пока не даст сигнал,