Браконьеры, Чары зеленого мира - Самукава Котаро

Охотники неприязненно встретили радостное возбуждение Арнольда и угрюмо удалились в свою каюту. В одном углу ее стояла пустая койка Осьминога с аккуратно сложенным на ней одеялом. При взгляде на нее охотники ясно представляли себе терзания, которые переживал сейчас Осьминог.

Лежа на своей койке, Молния повернулся в сторону Барса и сказал взволнованным тоном.

– Слышь, Барс, Осьминог-то, бедняга, умереть и то, поди, не может от сраму. Самому бы впору наутек пуститься, а не медведю. Такой уж характер у нас, охотников: не повезет, так от одной заботы изведешься, как от проказы какой.

Но Барс только молча повернулся на койке. В его движении не было ничего вызывающего, но произвело оно впечатление невыразимо холодного равнодушия.

«Ах ты, тварь этакая!» – злобно подумал Молния, чувствуя, как в нем закипает ненависть, какой он еще никогда не испытывал. Отчасти в этом был повинен и хмель, но было что-то и еще, от чего Молния сперва даже растерялся: он почувствовал, что его ненависть готова рикошетом удариться о его же собственную грудь.

«Ну, ладно же», – решил про себя Молния.

Чтобы освободиться от этого чувства растерянности, Молния вскочил на ноги и обрушил на голову Барса поток брани.

– Барс! Мерзавец ты после этого, а не охотник. Болван! Смеешься над нами? Ты что о себе думаешь? Осьминог, поди, тоже человек, товарищ наш, а ты… Ты что думаешь, нам жизни жалко? Кто взял ружье на плечо, тому жизнь копейка. Парень смерти себе не нашел, так ты смеешься, за дурака его считаешь, срамишь его, что не помер? Он там, бедняга, стонет, места себе не находит, а ты тут подсмеиваешься. Скотина ты после этого, вот что! Ну, отвечай, коли ты человек!

Молния вложил в этот крик всю свою душу. Фигура его дышала подлинным трагизмом. Прежней растерянности как не бывало; она исчезла от этого бешеного крика, растаяла в звуках голоса, свободно и смело звеневшего в каюте. Ее место заступило чувство какой-то легкости и бесшабашности. Чтобы не дать ему ослабнуть, Молния крепко скрестил руки на груди и принял выжидательную позу.

Барс послушно поднялся со своего ложа и посмотрел прямо в глаза Молнии. Капля тишины упала в замершую каюту.

Барс хорошо знал характер своего противника, скорого на действия. Он чувствовал, что в вызове его, подогретом хмелем, нет никаких посторонних примесей. Глядя прямо в лицо Молнии, как будто пересчитывая все мускулы на его лице, Барс спокойно ответил, произнося раздельно каждое слово:

– Наговорил с три короба. Товарищ, товарищ! Чего там товарищ. Это пускай люди говорят. А кто хоть одной ногой забрался в горы, тому, как зверю, жить надо. Чтобы, значит, всяк сам по себе был.

– Чего-о? Хоть бы что путевое сказал, эх, ты!

– Куда уж нам о людях думать! Зверь штука страшная. Раздумывать, брат, некогда. При последних словах Барс пронзительным взором посмотрел на противника.

Молния замер от неожиданности: этот блеск глаз он где-то уже видел. Ах, да! – точно таким же взором Барс выслеживал свою добычу! При этом воспоминании Молния почувствовал, как уходит от него прежняя решимость.

– Слышь, Молния, я тут такой же зверь. А зверь, скажу я тебе, никогда не думает, что жизнь – копейка. Знаешь, чего мне смешно? Что ты из себя человека корчишь, Молния.

Голос Барса звучал монотонно, как ветер, пробегающий по верхушкам деревьев. Было бы бесполезно попробовать уловить в нем хоть какое-нибудь выражение. Молния, позабывшись, чуть было не поддакнул Барсу, но вовремя спохватился; он решил, что надо идти напропалую. Прилив ярости, от которой хотелось затопать ногами, вытолкнул его вперед.

– А-а, ты так? Ну, ладно, покажу я тебе. Выломаю твои худые руки, чтобы знал, как люди мучаются. А ну, держись!

С этими словами Молния раздвинул свои могучие руки и бросился на Барса. Все повскакали с мест, но никто не успел остановить Молнию.

– Ты что это? На меня?

Голос Барса прозвучал бессильно даже в этот критический момент. Но рука его с неуловимой быстротой уже схватилась за любимое ружье, а в следующий миг оно уже было наведено в упор на Молнию. Движения следовали одно за другим с плавностью человеческой походки.

Молния вздрогнул. Все его тело сразу остановилось, как будто внутри его что-то со страшным звоном обрушилось и стихло. Он почувствовал себя зверем, в которого направлен прицел, и стоял не двигаясь, точно прикованный к месту.

На мгновение воцарилась жуткая тишина. Все замерли. Но вот кто-то из стоявших заговорил нараспев шутливым тоном.

– Ну, чего там, Барс, оставь. Довольно баловать. Ну, днем еще куда ни шло, а то затеял, глядя на ночь, из ружья целить, брось, плечи затекут.

Барс так же быстро опустил ружье, как и поднял его. Потом неуклюжим движением крепко почесал у себя между ногами. Неожиданно для всех Молния вдруг расхохотался. Барс удивленно поднял голову и вперил взор в широко раскрытый рот Молнии, как будто впервые увидел перед собой этого человека.

Сзади послышался чей-то зевок: кто-то укладывался на койку. В тишине ночи не было слышно даже плеска волн. Барс тоже зевнул во весь рот и, повалившись на свою койку, закрылся с головой одеялом.

Молнию рассмешило неуклюжее движение Барса. Но это не выручило его из неловкого положения. В его смехе чувствовалось намерение умалить огромную гнетущую силу противника, сведя ее к смешному.

Несколько минут Молния простоял, сложив руки на груди. Тускло горела электрическая лампочка. В протрезвившейся голове Молнии, клоня ко сну, назойливо жужжала муха.

5

Охота на белых медведей продолжалась ежедневно. Приближалась весна. Как бы не желая расставаться с зимой, залив время от времени принимался буйствовать. В такие дни шхуна полным ходом спешила уйти к югу, спасаясь бегством от взбесившихся льдов. За несколько часов до шторма на море спускалась мертвая тишина. Среди бела дня все окружающее закутывалось в темную, как ночь, траурную фату. Лучи солнца, сочившиеся из серых просветов на небе, раскрывали взору поля величественных льдов, перенося людей в далекий от жизни фантастический мир, прекрасный и печальный, запечатлевавшийся в груди у всех незабываемыми картинами своеобразной морской поэзии.

Климат Крайнего Севера по его жестокости можно сравнить с тропическим, но без пылкости последнего. Все его явления носят печать мрака и уныния, настойчивости и беспощадности.

Штормы нарастали постепенно, вели всю природу к какому-то