Бобы на обочине - Тимофей Николайцев

обеими руками затанцевавшую спинку, и удержался на ногах, опершись на неё, как на костыль… потом, поколебавшись — обошёл стул и уселся… не в силах больше оставаться на ногах. Галстук всё ещё был у него на шее — ослабевшая, но всё же… потенциальная петля… Путаясь пальцами в узле, Роберт Вокенен распутал её окончательно, снял с шеи, стиснул в горсти, как побежденную мёртвую змею — и в изнеможении уронил руку с галстуком себе на колени.

Толстяк насмешливо смотрел на него из-за прилавка.

Щёки у него были бордовы.

В том полумраке, что клубился теперь в глазах Роберта Вокенена, они светились, словно старинный угольный фонарь — освещая изнутри лишь самих себя… и больше ничего вокруг…

Толстяк сунул руку под прилавок и пошарил там.

Роберт Вокенен был готов к чему угодно… даже к тому, что толстяк сейчас вытащит укороченный дробовик и выстрелит ему прямо в лицо…, но услышал лишь неопасный стекольный «звяк» — когда толстяк выудил руку из-под прилавка, то на его пальцах висела целая гроздь маленьких пузатых стаканчиков. Толстяк бросил их поверх прилавка — не поставил, а именно бросил, словно высыпал горсть мелких стеклянных шариков. Стаканчики запрыгали и заплясали, ударяясь друг о друга и подскакивая… разбредаясь по шершавому дереву прилавка — кто куда… Просто чудом ни один из них не добрался до края и не расшибся вдребезги по дороге…

Роберт Вокенен отдувался на стуле, завороженно следя, как они водят хороводы — то расходясь, то снова смыкаясь. Мало-помалу их толчея прекратилась, и россыпь стаканчиков замерла на прилавке, причудливо распределившись там и сям среди стыков тёмных и светлых деревянных плашек — словно навсегда отложенная кем-то шахматная партия.

Это неожиданное сходство — поразило Роберта Вокенена до глубины души.

Он прекратил всхрипывать и сел прямо, вытянувшись на стуле. Толстяк, должно быть, увидел перед собой то же самое — уже занёс было руку, чтоб сгрудить стаканчики потеснее, но осёкся… и его здоровенная пятерня повисла воздухе, лишь оглаживая пустоту под собой.

— Ого! Видали?! — воскликнул толстяк, тыча перед собой пальцем… и наклонился над стаканчиками, опираясь на широко расставленные локти — косо падающий с улицы пыльный свет давал обильные густые тени, те ложились поперёк прилавка и, перечёркивая собой светлые и тёмные досочки, делали прилавок похожим на шахматную доску…, а хозяина магазина — на располневшего, давно отошедшего от дел эксцентричного шахматного интеллектуала.

— Не желаете ли сыграть партию, господин приезжий? — толстяк показал Роберту Вокенену невесть откуда взявшуюся бутыль, столь пузатую, что она не помещалась даже в его огромной ладони.

— Нет уж… Увольте…

— Не беспокойтесь, я не стану больше хватать вас за галстук! Можете преспокойно напялить его обратно.

Роберт Вокенен обнаружил, что до сих пор нервно сжимает галстук, скомканный в охапке, и, насупившись, затолкал его в карман пиджака. Там, в кармане — и впрямь оказалось полным-полно раздавленных листьев.

— Да, перестаньте… — сказал толстяк, заметив, что Роберт Вокенен оглядывается на дверь. — Здесь никто не примет у вас дорожные чеки. Только зря потратите время. А я вас обслужу, так и быть, и не возьму ваших фальшивых денег… если выпьете сейчас со мной. Мне уже — всё равно. Я решил, что закрываю свой магазин.

— Что? — переспросил Роберт Вокенен, не слишком сообразительный от недостатка кислорода. — Как это закрываете?

— Закрываю… — кивнул толстяк. — Но не на обед… или скажем, на ремонт — ничего такого. Навсегда закрываю. Я давно уже подумывал сделать это, но решился только теперь — когда вы вошли в мой магазин, господин приезжий без шляпы…

Он облапил кулачищем бутылку и одним длинным мощным движением свернул ей сургучовую голову — пробка беспомощно чмокнула, легко покидая длинное горлышко. Толстяк небрежно швырнул пробку через плечо, не глядя… Она с мягким шлепком отскочила от потолочной балки и прыгнула куда-то за стеллажи с товаром.

— Видите ли… — начал толстяк, примериваясь горлышком к одному из стаканчиков. — Я заговорил с вами про кюммель, любимую выпивку моего деда — не просто так… Этот дедов чемодан с бутылками, которые стоило откупоривать только по самому важному поводу, семейная реликвия… я ведь про него и не вспоминал. Лет двадцать как ни вспоминал уже — ни сном, ни духом. Нет, бабка рассказывала мне что-то такое… в детстве… но, сколько мне было тогда? И, представляете — я нашёл его, в кладовой, даже сильно копаться не пришлось. Сам фанерный чемодан уж сгнил настолько, что и ключа не потребовалось…, но пара последних бутылок были целёхоньки…

Толстяк гордо бултыхнул содержимым:

— Мой отец — пошёл совсем не в дедову породу. За столько лет его ни разу не заинтересовали ни выпивка, ни интересные собутыльники… ни какие-то новые места…

Он наклонил бутылку… и напиток, тёмный и густой, потёк по длинной стеклянной трубке горлышка, пока не излился из него — радостно плюхаясь и побулькивая, словно ручей, только-только пробившийся из-под снега. Рука толстяка была неуклюжей на вид, но на деле оказалась весьма точной и твёрдой — разливая кюммель, он поднимал бутылку очень высоко, как принято в салунах на Западе…, но она всё равно ни разу не гульнула и не уронила ни единой капли мимо.

Роберт Вокенен сумел, наконец, разглядеть саму бутылку: из-за рельефного рисунка на стекле она выглядела будто сосуд, скрученный ловкими пальцами феи — прямо из травы и листьев. Тот запах, что шёл из горлышка, опережая спиртовое эхо — тоже был запахом травяной прели и терпкого сушёного листа… У Роберта Вокенена снова маятно закружилась голова. Он заёрзал на стуле, ощущая, как тот поскрипывает под ним, шаркая одной короткой ножкой вдоль по скрипучей половице. Враз — высокая мокрая трава вдруг опять закачалась перед его лицом. Стреляный Лис, что жил ещё внутри Роберта Вокенена — завыл, обратившись мордой к лесу. Он понял уже, затвердил сегодняшний урок — высокая трава всегда означает опасность, засаду… лопату, занесённую над головой… Он заслонился от неё руками, в которых теперь не было ничего, даже валежистого дрына. Деревья с необычайно густой листвой… наверное — те самые вязы Кампердауни, которые он так и не встретил — хмуро, как невольные свидетели, толпились вокруг него… помнившие эту глушь ещё до постройки картонажной фабрики в Мидллути, помнившие даже подвыпившего деда, волокшего брякающий чемодан куда глаза глядят — деда, наверняка, не такого толстого и спелощёкого, как внук…

Роберт Вокенен затряс головой, приходя в себя.

Толстяк закончил наполнять второй стаканчик, завершив этот процесс многозначительным звоном горлышка о край.

— Так что? Выпьете со мной? — спросил он,