Бобы на обочине - Тимофей Николайцев

согласился толстяк. — Я ещё с порога заметил, как ярко блестит ваша плешь.

Сказав это, он поднял разом обе руки — жестом не то извиняющимся, не то протестующим:

— Говорю не для того, чтобы вас обидеть… А, впрочем, — он заглянул в узкое горлышко бутылки и подмигнул там кому-то — не иначе, как своему уменьшенному до размеров пробки отражению. — Впрочем, обижайтесь, если хотите… У вас на темени — большущая розовая плешь, и это крыть вам совершенно нечем…

Он опять подмигнул, на этот раз Роберту Вокенену… и захохотал, неопрятно дёргая щеками.

— На меня напали в лесу, — зачем-то пояснил Роберт Вокенен. — Поэтому я в таком виде.

— Вас ограбили?

— Нет, но…

— А, понял — у вас не оказалось с собой наличных, — неистово обрадовался толстяк. — Только дорожные чеки, ха-ха… Ха! Лихо же вы обвели грабителя вокруг пальца.

— Это был не грабитель, — Роберт Вокенен насупился. — Ему не нужны были деньги…

— Точно… Ему была нужна ваша шляпа!

Толстяк снова захохотал… и хохотал довольно долго.

— И всё-таки вы — пешка! — назидательно произнес наконец толстяк, нацеливая на него указательный палец. — Пешка с большущей плешью, и в мокрых брюках к тому же. Пешка без шляпы, ха-ха-ха…

Закипая, Роберт Вокенен медленно поднялся со стула.

Толстяк перестал гоготать и выжидающе уставился на него через прилавок.

— А вы, должно быть, считаете себя ферзём? — заговорил Роберт Вокенен, тщательно подбирая слова.

Толстяк молчал — словно ожидая, что будет дальше.

— Только бывают ли ферзи с такими здоровенными животами? — выпалил тогда Роберт Вокенен, сам наклоняясь к прилавку навстречу толстяку. — Подобный живот — наверняка мешает ходить… по крайней мере — ходить так далеко, как ходил ваш дед… Или, по-вашему, ходить пешком — это удел пешек? Но ведь… — и он многозначительно скосил взгляд на заставленный стаканчиками прилавок, — пешка почти никогда не бывает на доске одна…

— И что это значит? — осведомился толстяк, поигрывая желваками.

— Если, по-вашему, это я — пешка, — отбрил его Роберт Вокенен, — то вы — уж тем более!

Толстяк задиристо оскалился прямо ему в лицо, и Роберт Вокенен почувствовал, как конвульсивно пляшет его собственная щека.

Вместе с изрядной примесью страха он ощущал сейчас неожиданную, необъяснимую лёгкость: выходит, он вовсе не трус — его уже били сегодня, рёбра ещё не перестали ныть, а он опять готов полезть на рожон. Наверное, эта отвага родилась в нём оттого, что этот толстяк, несмотря на свою животную силу — всё же не производил впечатления лесного убийцы, который вот-вот начнёт искать лопату в траве.

Нет, — подумал Роберт Вокенен… не моргая и не отстраняясь, выдерживая насмешливый взгляд толстяка и чувствуя, как сердце натужно разгоняется в груди. — Он может опять схватить меня или отвесить несколько тумаков, но вряд ли решится серьёзно избить покупателя… в собственном-то магазине…

С минуты на минуты должен был подойти бус, и его прибытие — наверняка всколыхнёт весь этот сонный городишко. Кто-нибудь заглянет в дверь — купить что-то или спросить о чём-то…

Кишка у него тонка, — понял Роберт Вокенен, вдруг совершенно лишаясь страха перед пунцовой рожей хозяина магазина.

Чтобы окончательно воспрянуть духом, он представил толстяка в лесу, среди сырых простуженных осин — перед тем злющим долговязым типом в брезентовой накидке… В этом его мысленном гамбите толстяк представлял жалкое зрелище — он прошагал пару миль, перетащив свой необъятный живот через раскисший пустырь, а потому совершенно выдохся, и теперь его могучие лапищи годились лишь на то, чтобы поплотнее закрыться ими от бьющих наотмашь ботинок Серого Человека.

Ведь на Сером Человеке не было галстука, за который можно ухватить — не было этой петли, что приличия заставляют собственноручно набросить себе на шею. Серому Человеку не нужна была ни шляпа, ни вежливость… ни прочие сдерживающие условности. Ему было плевать, как он выглядит, и плевать, кто стоит перед ним.

Он повалил бы толстяка на землю с той же легкостью, как повалил Роберта Вокенена… и топтал бы его с тем же остервенением. Для этого хладнокровного убийцы не существовало особой разницы между ними.

— Может быть, сегодня я и оказался пешкой… там, в лесу… — сказал толстяку Роберт Вокенен, пытаясь совладать с дёргающейся щекой, — И вам кажется, что вы — лучше меня, но — ничем вы не лучше… Я осмотрел этот городок, пока добирался до ваших дверей. И вот, что скажу — он живет одним только ожиданием.

— Вот как? И чего же мы тут, по-вашему, ждём?

— Что какой-нибудь проезжий человек остановится на вашей обочине — перекусить и размять ноги. Тогда ему можно будет хоть что-нибудь втюхать, и он это купит…, но больше от скуки, чем из нужды. Это тоже не настоящая жизнь, совсем не настоящая.

— Куда уж нам… — проворчал толстяк.

— Я скажу даже больше, — ухмыльнулся Роберт Вокенен. — Под этим небом уже нет места таким бродягам, как ваш дед. Нет, мы с вами можем сколько угодно воображать, что сами торим свои тропы… но, поймите — никто не в силах поменять правила и сделать ход вне отведённых ему клеток. Вот я — деловой человек, который пересёк весь континент ради одного росчерка пера по бумаге…, но никак не могу пересечь лес — вот тот лесок, что виден прямо от вашего порога. А вы… Вы так гордитесь своим предком, что лопнуть готовы от гордости, но ваш собственный предел — это лишь магазин у дороги.

— Я закрываю магазин, — напомнил толстяк. — Пропадите вы пропадом со своими бусами, чеками и федеральными обещаниями.

— И что вы сделаете потом? Набьёте чемодан выпивкой и пойдёте гулять по лесу?

У толстяка дрогнуло и исказилось лицо.

— Не ваше дело…

— Думаете, что просто сядете на бус и навсегда покинете свой федеральный округ? Не говорите ерунды, вы же взрослый человек.

— Мой дед плевал на эти ваши федеральные округа…

— Но так и не ушёл дальше Мидллути, — этими словами Роберт Вокенен будто ударил его наотмашь, и толстяк даже мотнул головой от этого удара. — Дотелепал до ближайшего глубокого оврага — и тотчас повернул назад, пока остальные не подняли его на смех… Край мира, как же… Я всего пару дней, как из Порсона — проезжал федеральной трассой номер пятьдесят четыре на Приттстоун, и ею же собираюсь вернуться.

— И что?

— А то, что я видел своими глазами — того оврага, который так напугал вашего деда, скоро и не останется вовсе. Его уже засыпали до половины. Пока что там устроен мусорный отвал…, а уж чего-чего, но мусора ваш округ производит столько, что им можно доверху