Вечера на Карповке - Мария Семеновна Жукова

Что делали в это время в России друзья Мстислава? Что делала его Катя, которой имя он так часто произносил в бреду горячки? Но кто была эта Катя? Если вы хотите это знать, последуйте за мною назад и не поскучайте простыми картинами, которые я должен буду развернуть перед вами, между тем как по приказанию призванного врача Мстислава перевезли в Аквапенденте, и прекрасная леди ходит за ним с истинно христианскою любовию сестры милосердия, и маленький итальянец, глотая слезы, вслушивается в бред больного.

Глава V

В этом жилище, куда суеты не

входили, каким-то

Райским виденьем сияла она…

Жуковский

Я думаю, не раз случалось прекрасным обитательницам Петербурга, отправляясь весною в дальние деревни, проезжать через уездные города и, выглядывая с любопытством из окон кареты, с невольным ужасом смотреть на длинные пустые улицы, по обеим сторонам которых, между небольшими, обыкновенно в три окна, домиками обывателей, возвышаются деревянные, обитые тесом домы с выкрашенными красною краскою кровлями, с флигелем, тесовым забором, соединенным с домом, с затворенными воротами, и своею величиною и некоторыми затеями уездного зодчества показывающие, что они принадлежат людям высшего сословия. Их смиренная и однообразная наружность обливала холодом, я уверен в том, души прекрасных путешественниц, особливо при мысли: что, если бы мы осуждены были провести всю жизнь в этих маленьких домиках, с маленькими окнами, которых стекла еще до половины закрыты розанелью и жасминами? И точно, картина уездного города не прельстит ни глаз, ни воображения, особенно утром: большая часть окон еще закрыта ставнями, по местам; дородная служанка в башмаках на босую ногу, с нечесаною головою и капотом, накинутым на плечи в виде плаща, съежившись от утреннего холоду, кладет руку на железный запор, придерживающий ставни, и останавливается, засматриваясь на проезжающих; и где, под отворенным окном, в халате и с трубкою во рту, со спокойствием и чувством собственного достоинства на лице, прихлебывая чай из огромной чашки, сидит толстый заседатель или секретарь уездного суда, особа важная в городе; в глубине комнаты, за чайным столиком, рисуется бледная фигура супруги его в чепце собственного изделия, хлопотливо раздающая чашки полдюжине детей разных возрастов; иногда в отворенную калитку увидишь посереди двора заботливого хозяина, в одной куртке или камзоле, толкующего с кучером, который охорашивает перед ним любимого вороного, между тем как тот и прыгает, и играет, и, рисуясь, бьет копытом землю; иногда, как амур Альбана между сатирами Рубенса и пирушками Теннера в картинной галерее, мелькает румяное личико девушки с распущенной косою, выглядывающей из-за занавески окна на проезжающих, между тем как кудрявый шалун мальчик кривит, и плачет, и дергает ее за рукав, прося молока и булки. Но по большей части все спит: жизнь пробудилась только на улице и в домиках в три окна: и что увидишь там? Хозяйка хлопочет около печки, девушка, алая, как утро, плетет кружево или ткет тесемки на маленьком станке; обстриженный в кружок торгаш, переступая подворотню калитки, крестится на улице; две коровницы толкуют, поджав руки, между тем как буренушка щиплет траву по канаве, мальчишка хлыстиком гонит гусей на луг. На перекрестке толпа мужиков, с кулечками под полою, толкуют с озабоченным видом и с открытыми головами, по чему вы угадаете, что они завидели издали новенькую крышу дома капитан-исправника. Вот и все. Это не привлекательно. Поверили ли бы проезжие красавицы, если б кто сказал им, что в этих домиках с маленькими окнами, с горшками розанели и широкими ставнями живут люди весело и часто очень счастливо; что в этой однообразной и тихой жизни есть и любовь, и поэзия? Ну, скажите, что подумали бы они?.. О, они засмеялись бы и сказали, что это из «Тысяча и одной ночи». А между тем поверили ли бы они, что между ними, в высшем кругу их, была одна, которая посереди золоченых зал, в роскошных кабинетах, упитанных запахом гиацинтов и лилий, в то время когда крещенский мороз трещит на дворе, вздыхала о светленькой, маленькой горенке, которой стены, ничем не обитые, не оклеенные, даже не оштукатуренные, представляли взорам просто, гладко выстроенные сосновые бревна, разделенные тонкими полосками мху, которого темный цвет возвышал желтый яркий лоск нового лесу? О своем дубовом столике, о пяльцах под окном, о белом шкафе в углу комнаты с ее маленькою библиотекою, где за стеклом стояли бережно «Мои безделки» Карамзина, «Страсти молодого Вертера», «Детская философия» и «Коварство и любовь», перевод Смирнова? О своем садике, где сажала она молодые березки, привезенные из подгородного лесу старым слугою отца ее? Комнатка ее была в мезонине; створчатые двери вели на балкон, с которого взор господствовал над кровлями домов, перемешанных с густою зеленью лип и кудрявых вязов, блуждал между белыми стенами церквей и шпицами колоколен, как великаны поднимающихся над городом, и терялся в синей дали окрестностей, вправо, по чистому, гладкому полю, где вилась узкою лентою пыльная дорога, ведущая к церкви, окруженной зеленой рощею, в которой между березами мелькали белые могильные памятники. Вид этот не наводил уныния на душу Кати – так звали петербургскую красавицу, – она с детства привыкла к нему; напротив, она любила эту уединенную церковь; она помнила, как, еще ребенком, в ясный вечер, когда последние лучи солнца догорали на золотых крестах и ласточка, с громким пением рассекая воздух, взвивалась к ясному своду неба, она сопровождала ко всенощной добрую мать свою, играла на лугу возле каменного крыльца, когда та молилась за нее в церкви, или бегала между памятниками под наклонившимися березами, не думая о тех, чей прах попирала в детской резвости. Теперь там спала сном вечным добрая мать ее, и каждое утро со своего балкона Катя приветствовала смиренный памятник ее, припоминая ее кротость, доброту, ее благочестие и находила удовольствие в тихой грусти, наполнявшей сердце ее при этом воспоминании. Рафаэль, не колеблясь, придал бы черты ее ангелу-благовестнику; многие матушки, видя с каждым днем расцветающую красоту ее и сравнивая ее с своими дочками, бледнели и начинали жалеть, что Катя растет одна, без матери, и перенимает дурные манеры, неприличные, что она погибнет, бедная девушка! Городничий, который когда-то, при императоре Павле еще, служил в гвардии и живал в Петербурге, говаривал часто, смотря вслед за нею, когда она вечером в толпе подруг гуляла по улице: «Хороша!.. У! Кабы ее да в Петербург, да прошлась бы она по Невскому!.. Здесь ей цены