Возвращение Мюнхгаузена. Воспоминания о будущем - Сигизмунд Доминикович Кржижановский

Стагирит – т. е. Аристотель, родившийся в г. Стагира (Стагир) – греческой колонии на Фракийском побережье.

Аверроэс (латинизир.) – Ибн Рушд (1126–1198) – врач и философ, представитель арабского аристотелизма; ревностный поклонник Аристотеля, к сочинениям которого написал развернутые комментарии.

Иоганнус из Эригены – Иоанн Скот Эриугена (Эригена; ок. 810 – ок. 877) – философ; ориентировался на греческий средневековый неоплатонизм; его идеи были осуждены католической церковью в ХIII в. как еретические.

…подкрепляя слова цитатами из Горация и Катулла… – Т. е. самого красноречивого и самого лирического из римских поэтов.

Леандр и Геро. – Имеется в виду греческая легенда о любви Леандра и царевны Геро, жившей в башне посреди моря: каждую ночь влюбленный плавал к возлюбленной на свидание, но однажды «разлучные силы» задули фонарь на башне – и Леандр погиб.

Пирам и Фисба. – Имеется в виду рассказанный Овидием в «Метаморфозах» миф о вавилонской влюбленной паре: пришедшая первой на ночное свидание Фисба натолкнулась на львицу и потеряла свое покрывало; когда Пирам обнаружил его, он решил, что Фисба растерзана, и заколол себя; Фисба нашла умирающего Пирама и бросилась на его меч. Этот сюжет использован Шекспиром в «Ромео и Джульетте» и спародирован в «Сне в летнюю ночь».

Феон и Сафо. – Имеется в виду легенда о смерти Сафо (Сапфо) – древнегреческой поэтессы VII–VI вв. до н. э., жившей на острове Лесбос: из-за несчастной любви к Феону (Фаону) она покончила с собой, бросившись на скалы.

Руфь и Booз – Руфь, 2–4.

«Ars amandi» Назона – поэма Публия Овидия Назона (43 до н. э. – ок. 18 н. э.) «Наука любви».

Дуно Скотус – Иоанн Дунс Скот (ок. 1266–1308) – философ, ведущий представитель францисканской схоластики; его учение противостояло томизму.

Калле – ит. calle – улица (в Венеции).

Виколетто – ит. vicoletto – переулочек.

Авизо – извещение, посылаемое одним контрагентом другому об изменении в состоянии взаимных расчетов, посылке векселя и т. п.

Минестроне – овощной суп.

Марк Лициний Септ (от лат. septimus – седьмой) – т. е. главный (хотя и не совсем «действующий») персонаж последней, седьмой, новеллы.

Таблинум – комната в римских домах, примыкавшая к атрию, служившая вначале спальней, а позже столовой.

Обол – самая мелкая серебряная или медная монета в Древней Греции; существовал обычай класть обол в рот покойнику – для уплаты Харону за переправу в царство мертвых.

Сестерций – самая мелкая римская монета: первоначально серебряная, позже – бронзовая, затем – латунная.

Лектика – носилки, паланкин (лат. lectica). Здесь: погребальные носилки (лат. lecticula).

Ларвы (лемуры) – в римской мифологии вредоносные тени, призраки мертвецов, не получивших должного погребения.

Ахерон – в греческой мифологии болотистая, медленно текущая река в подземном царстве, через которую души умерших переправлялись в челне Харона, чтобы достичь потустороннего мира.

Аид – в греческой мифологии царь подземного мира, сын Кроноса и Реи, брат Зевса.

– О владычица Юно… – Т. е. Юнона, верховная римская богиня, жена Юпитера, покровительница женщин.

…воспетым Эврипидом и Аристофаном… ахеронским лягушкам. – В «Лягушках» Еврипид выведен вместе с Эсхилом, их литературный спор (агон) является кульминацией комедии; здесь – намек на эпизод из начала комедии, когда Дионис, отправившийся в Аид в поисках настоящего поэта, каковым он считает Еврипида, переплывает с Хароном Ахеронтское озеро – под хор насмехающихся над ним лягушек-лебедей.

Возвращение Мюнхгаузена

В многочисленных попытках издать свои сочинения, пожалуй, ни разу Кржижановский не употребил столько усилий, терпения, настойчивости, не выказал даже определенной готовности к компромиссам, как в истории с «Возвращением Мюнхгаузена». И это тем удивительнее, что автора никак не заподозришь в наивности: среди написанного им едва ли сыщется вещь резче, чем эта повесть, не только диссонирующая с «юбилейными мотивами» 1927 г. в советской литературе, но и очевидно противоречащая – буквально по всем статьям – требованиям, которые все отчетливей, безоговорочней власть предъявляла уцелевшей творческой интеллигенции. Вероятно, настойчивость автора отчасти объясняется тем, что на сей раз у него была реальная и сильная поддержка внутри издательства и влиятельный союзник вне его (об этом – чуть позже). Редчайший в биографии Кржижановского случай: сохранилось достаточно документов, чтобы с большой степенью вероятности реконструировать практически всю череду событий.

Новелла, или повесть, о «новом Мюнхгаузене», по всей видимости, – один из самых ранних замыслов Кржижановского. Множество материалов, связанных и с «историческим», и с «литературным» бароном Мюнхгаузеном, относящихся к этой уникальной литературно-реальной личности, он прочитал по-немецки еще в 1910-х гг., кое-что из прочитанного было им использовано в других произведениях.

Сценарий «Возвращение Мюнхгаузена» был задуман в конце 1924 – начале 1925 г. (во всяком случае, именно тогда состоялись первые переговоры с кинофабрикой «Межрабфильмрусь»), завершен несколько месяцев спустя. И отвергнут «заказчиком». Текста сценария разыскать не удалось: среди немногих уцелевших документов кинофабрики, преобразованной впоследствии в киностудию им. Горького, его нет. Однако трудно предположить, что автор не располагал им, работая над повестью.

Первоначальный вариант повести был написан к началу лета 1927 г. И несколько недель спустя впервые прочитан публично – в Коктебеле, в доме Волошина. С большим успехом. На чтении присутствовал критик Я. Черняк – сотрудник издательства «Земля и Фабрика» (а затем – Госиздата). По его настоянию Кржижановский отдал повесть в «ЗИФ», который возглавлял неблизкий, но давний его знакомый – Владимир Нарбут: именно он редактировал киевский журнал «Зори», когда там состоялся дебют Кржижановского-писателя, он же был и редактором журнала «30 дней», где печатался один из очерков Кржижановского. Немалый вес в «ЗиФе» имело и мнение С. Мстиславского, считавшего Кржижановского одним из лучших писателей современности и много раз пытавшегося, изредка – небезуспешно, помочь ему с публикациями в 1920–1930-е годы.

По возвращении в Москву Кржижановский засел за второй, окончательный вариант, который был готов и отдан в издательство в начале 1928 г. В письме к А. Бовшек от 7 июня, из Москвы в Одессу, он сообщал: «…Редактора меня пока не беспокоят, – я и рад. „Зачем, – говоря словами моего М〈юнхгаузена〉, – блюду торопиться к ужину“».

Пять дней спустя в письме от 12 июня последовало продолжение: «Сегодня мне звонил секретарь Нарбута: рукопись моя, отданная Нарбутом „на рецензию“, вернулась к нему, но он сам уезжает в Одессу на 1½ недели и просит разрешения взять рукопись с собой. Я не возражал: пусть изучает. Относительно того, какова рецензия, я не спросил, зная, что они вправе на это не ответить».

Мы можем ознакомиться с этой рецензией критика Л. Цейтлина. Вот она:

«Путешествие барона фон Мюнхгаузена в Советскую Россию можно было изобразить трояко. Во-первых, рассказом об его удивительных приключениях „в стране большевиков“. Автор не пошел по этому пути: элементы авантюрности занимают в его повести второстепенное место. Вторым разрезом могла явиться политическая сатира на „корреспондента иностранных газет“ и на тех, кто его лживую корреспондентскую стряпню оплачивал. В таком плане образ Мюнхгаузена получил бы четкое классовое прикрепление. Кржижановский пробует развернуть эти мотивы, но его сатира скучна и маловыразительна. „Спутав остановки, я взял вместо одиннадцатикопеечного билета восьмикопеечный. Контроль уличил меня. Проступок был запротоколирован. Дело направлено к расследованию, затем к доследованию, а затем и дело, и я – в суд. Слушание дела о недоплате трех копеек состоялось в Верховном суде (!!). Суд, отсоветовавшись (?), постановил: признав виновным, расстрелять… из пугачей“ (64). Кого позабавят эти нелепые выдумки? Вранье „настоящего“ Мюнхгаузена куда интереснее. Отказавшись от создания „занимательных приключений“ или политической сатиры, Кржижановский избирает третий путь. Его Мюнхгаузен – философ, фантаст и мечтатель, фехтовавший против истины, „парировавший факты фантазмами“ (117). „Я жил в безграничном царстве фантазий, и споры философов, вырывающих друг у друга из рук истину, казались мне похожими на драку нищих из-за брошенного им медного гроша. Несчастные и не могли иначе: если каждая вещь равна себе самой, если прошлое не может быть сделано иным, если каждый объект имеет один объективный смысл и мышление всегда впряжено в познание, то нет никакого выхода, кроме как в истину“ (107). Нельзя сказать, чтобы этот новый образ был неоригинален или неглубок. Но такая трактовка лишает возможности углубить социальное значение „мюнхгаузенщины“ и препятствует сюжетной динамике. Широкому читателю повесть Кржижановского не без основания покажется чересчур запутанной, трудной, малоинтересной. Это – повесть для немногих».

Критик, как нетрудно убедиться, понял прочитанное – и высказался осторожно: дабы и талантливое сочинение не опорочить, и самому не «подставиться». Даже пример особенно «нелепых выдумок»