Умеренный полюс модернизма. Комплекс Орфея и translatio studii в творчестве В. Ходасевича и О. Мандельштама - Эдуард Вайсбанд

книгой по заранее определенному плану, а не сборником случайных, пусть и прекрасных вдохновений… Скажу более: единственная книга, убежденный, что только одна она и существует, и всякий пишущий, сам того не зная, покушается ее создать, даже Гении. Орфическое истолкование Земли – в нем состоит единственный долг поэта, и ради этого ведет всю свою игру литература: ибо тогда сам ритм книги, живой и безличный, накладывается, вплоть до нумерации страниц, на формулы этой мечты, или Оду» [Малларме 1995: 411]; см. также [Зенкин 1995: 32], [Зенкин 2007: 109–111].

168

См., напр., [Долгополов 1977: 115–120], [Лавров 1988: 533], [Котрелев 1989: 239]. О преемственности этой «книжной» парадигмы для поэтики Мандельштама эпохи «Камня» писал Лекманов (см. [Лекманов 1995]).

169

См.: «При таком подходе стихотворения чаще всего группировались в книгах по тематическим или жанровым признакам сходства. Составитель-„рационалист“, как правило, был более всего озабочен дать в книге отчетливый слепок своего поэтического пути. Часто для таких книг писались специальные „пояснительные“ стихотворения, которые должные были послужить мостиками от одного жанрового или тематического цикла книги к другому» [Лекманов 1995: 4].

170

Эта тенденция может вызвать даже такую чрезмерную эмфатизацию: «Между тем, у Ходасевича значение книги как единого целого настолько велико, что говорить об отдельных стихах, а не о книге в целом вообще невозможно» [Бетаки 1979: 365].

171

См.: «Книга стихов должна быть не случайным сборником разнородных стихотворений, а именно книгой, замкнутым целым, объединенным единой мыслью. Как роман, как трактат, книга стихов раскрывает свое содержание последовательно от первой страницы к последней. Стихотворение, выхваченное из общей связи, теряет столько же, как отдельная страница из связного рассуждения» <курсив В. Брюсова> [Брюсов 1973–1975, 1: 604–605].

172

Довольно критически о центральности для миросозерцания Малларме идеи поэтического книги писал в «Весах» Р. Гиль [Гиль 1908: 73–75]. Он цитирует Камилла Моклера: «Под книгой Малларме, как Эдгар По, понимал конденсацию мысли и чувства, род vade mecum, духовного, блистательного, глубокого и краткого, сосредоточенный символизм которого содержит целый ряд предлогов для раздумья, предоставляемого личной работе читателя» [Там же: 74].

173

«Ach, ich warf wohl mein Netz in ihre Meere und wollte gute Fische fangen; aber immer zog ich eines alten Gottes Kopf herauf. / So gab dem Hungrigen das Meer einen Stein. Und sie selber mögen wohl aus dem Meere stammen. / Gewiss, man findet Perlen in ihnen: um so ähnlicher sind sie selber harten Schalthieren. Und statt der Seele fand ich oft bei ihnen gesalzenen Schleim» [Nietzsche 1904: 189].

174

В статье «Религия Диониса» (1904–1905) Вяч. Иванов пишет о рыбаках в Мефимне, на Лесбосе, находящих в сетях изображение головы бога, сделанное из масличного дерева (см. [Силард 2002: 71]).

175

На присутствие в «Счастливом домике» образности, заимствованной из «Так говорил Заратустра», уже обращали внимание. Так, Ю. Колкер пишет о стихотворении «Акробат»: «У многих читателей оно вызывает в памяти (особенно в своей окончательной редакции) вступительную сцену из „Так говорил Заратустра“ – возможно, это дало повод Вл. Орлову сказать в 1966, что Ходасевич „срывается в самое убогое ницшеанство“» (см. [Ходасевич 1982, 1: 235]).

176

Разумеется, метафизик Платон и антиметафизик Ницше критиковали «поэзию» с разных позиций, но риторически были сходны в определении ее как «лжи».

177

Книга Соловьева «Цветник царевны» (1913), в которой затем было перепечатано это стихотворение, вышла с надписью: «Марии Алексеевне Олениной-д’Альгейм преданно посвящаю». В воспоминаниях Соловьев, однако, писал, что не разделял того возбужденного восторга, с которым его родители и Белый относились к ее выступлениям [Соловьев С. 2004: 333–335].

178

В этой традиции «Возвращение Орфея» отсылает прежде всего к «Певцу» Жуковского с его рефреном «Бедный певец!» [Жуковский 1986: 36–37] и «Певцу» («Слыхали ль вы за рощей глас ночной…») Пушкина 1817 года [Пушкин 1950–1951, 1: 208].

179

О близости сюжета Дженни и Эдмонда мифологическому сюжету Орфея и Эвридики пишет и [Куликова 2006: 131].

180

Формула, в которой Дженни трезво делит сферы живых и мертвых и советует Эдмонду ограничиться счастьем «средь живых», отсылает и к строке Боратынского из стихотворения «Череп»: «Пусть радости живущим жизнь дарит» [Баратынский 2000: 107].

181

По-видимому, представленную в поэзии Брюсова некрофильскую тему можно интерпретировать в качестве декадентской материализации этой трансгрессии.

182

Цветаева описала свое участие в конкурсе в очерке «Герой труда» (1925). См. также заметку Е. Янтарева о вечере, опубликованную в «Московской газете» 20 февраля 1912 года: «Бледность и ничтожность результатов конкурса в особенности ярко подчеркнули лица, читавшие стихи на ту же тему вне конкурса. Из них прекрасные образцы поэзии дали В. Брюсов, С. Рубанович и Вл. Ходасевич, в особенности последний, блеснувший подлинно прекрасным стихотворением» (цит. по [Андреева 1999: 177]). Историю этого конкурса реконструировал по архивным и мемуарным материалам А. Соболев [2020: 91–95].

183

Сейчас же укажу, что если в процитированном катрене речь идет о воскрешении, что непосредственно ориентирует стихотворение на орфический контекст, то в следующем катрене говорится уже только о призраке любимой («Чтоб явился призрак, еле зримый, / Как звезды упавшей беглый след») и образность черпается в какой-то мере из пушкинского «Заклинания» (ср.: «Как звезды упавшей беглый след […] // O, не кличь бессильной, скорбной тени» (77) и: «Явись, возлюбленная тень / <…> Приди, как дальная звезда» [Пушкин 1950–1951, 3: 194].

184

Ср. начало вдохновленного тем же пушкинским источником стихотворения Блока из цикла «Мэри», напечатанного в 1909 году: «Жениха к последней двери / Проводив…» (1908) [Блок 1960–1963, 3: 165], – и начало стихотворения Киссина: «Чистой к Жениху горя любовью…».

185

Такое развитие орфического сюжета широко представлено в литературе и кино – от произведений Набокова до «Головокружения» (1958) A. Хичкока; см. [Masing-Delic 2011], [Brown R. 1996].

186

Не кажется маловероятным и возможный биографический контекст этого поэтического поединка между Киссиным и Ходасевичем.