Морской штрафбат. Военные приключения - Сергей Макаров

так можно только попусту спалить горючее, которого на борту не так уж и много, и вернуться на базу ни с чем. А во-вторых, в открытом море очень велика вероятность того, что фрицы заметят нас первыми — у них и оптика посильнее, и сидят они повыше. А уж о дальности боя корабельных орудий я и не говорю. А мы должны подобраться к ним как можно ближе, почти вплотную, чтобы, заметив в воде торпеду, этот гад не успел отвернуть. Соображаешь?

— Кажется, да. А если они пройдут мимо, а мы их не заметим?

— Тогда заметит кто-нибудь другой, — сказал Павел. — Всех фрицев в одиночку не перебьешь, этого добра всем хватит. И надолго…

«Гражданин Николай» вздохнул, соглашаясь, и завозился на камне. Потом Павел ощутил несильный толчок в бок и, скосив глаза, увидел протянутую лейтенантом коробку папирос. С благодарным кивком взяв одну, он заметил, что лейтенант прячет коробку обратно в карман шинели.

— А сам-то что же? Экономишь?

Захаров смущенно улыбнулся.

— Никак не могу привыкнуть, — признался он. — Как-то оно… невкусно, в общем.

— Ну, и не привыкай, — посоветовал Павел. — Курить — здоровью вредить. Кто не курит и не пьет, тот здоровеньким умрет… На вот, возьми бинокль, веди наблюдение, пока я твоими командирскими побалуюсь.

Он закурил, поудобнее устроился на камне и начал, пуская дым по ветру, прикидывать, не станет ли этот, первый после плена выход в море для него последним. Фрегат — противник серьезный, особенно для старенького ТК, которому с лихвой хватило бы и завалящего корвета. Один удачный залп — да что там залп, один меткий выстрел — и от «триста сорок второго» останется только дымное облако да пригоршня разлетевшихся во все стороны обломков. Впрочем, жаловаться не на что: с торпедными катерами, независимо от возраста, всегда так. ТК как раз и есть та самая пешка, которая слабее всех остальных фигур, но зато может, втихомолку подобравшись к вражескому ферзю, разом снести его с доски. Когда торпеды поразили цель — желательно крупную, чем крупнее, тем лучше, — уже не особенно важно, что станет с маленькой юркой посудиной, которая их к этой цели доставила. Это почти как с немецкими «биберами», одноместными подлодками: подкрался, выпустил единственную торпеду — и можешь начинать мысленно прощаться с родными и близкими, потому что сам ты в своей скорлупке уже никуда не уйдешь, а подберут тебя свои или не подберут, — это очень большой вопрос. Скорее всего, не подберут, потому что, если б могли забраться туда, куда забрался ты верхом на торпеде, сделали бы все сами, а не посылали смертника-одиночку…

«Хрен вам, а не смертник, — неизвестно кому мысленно ответил Павел. — Мы еще повоюем!»

Внизу шумел, разбиваясь о камни, холодный прибой, волны, шипя и пенясь, как шампанское, струями стекали между мокрыми черными клыками скал обратно в море. Море было врагом, гигантским ленивым хищником, терпеливо дожидавшимся добычи. И от добычи требовалось много умения и стойкости, чтобы раз за разом обманывать его ожидания…

— Ух ты! — прервав его размышления, с мальчишеским азартом воскликнул «гражданин Николай». — Идут, ей-богу, идут! Ты гляди, какой здоровенный!

— Дай сюда, — потребовал Павел, бесцеремонно отнимая у него бинокль.

Он подстроил окуляры по глазам, направил бинокль в ту сторону, куда смотрел лейтенант, и увидел их — два подернутых туманной дымкой силуэта: один — высокий и громоздкий, очертаниями напоминающий большой сухогруз, а другой — низкий, стремительный, остроносый, густо ощетинившийся пушками, на таком расстоянии даже сквозь мощную оптику казавшимися тоненькими и безобидными, как иголки новорожденного ежонка.

— Похоже, они, — сказал он, опуская бинокль. — Молодец, лейтенант. Можешь отметить в своем рапорте, что первым обнаружил противника. Надо же, как повезло! Идут прямо сюда, чуть ли не к нам в руки. — Он усмехнулся. — Здоровенный… Интересно, что ты запоешь, когда мы подойдем на дистанцию атаки! Увидишь тогда, какой он на самом деле…

Они торопливо, то и дело оступаясь на скользких, выворачивающихся из-под ноги камнях, вернулись в грот. Здесь все было по-прежнему, разве что Волосюк уже не возился в машинном отделении, устраняя последствия одолевшей его морской болезни, а сидел на камне надутый как индюк и, по-прежнему ни на кого не глядя, курил — не махорочные самокрутки, как весь экипаж, а папиросы из командирского пайка.

Первым на ногах, как и следовало ожидать, оказался Свищ. Солидный, пожилой, а оттого чуточку медлительный в движениях боцман Федотыч отстал от него всего на долю секунды.

— Идут? — спросил он.

— Идут, — ответил Павел, перепрыгивая с камня на борт катера. — По местам стоять!

Свищ снова выбил на палубе лихую чечетку и нырнул в черную пасть люка. Оттуда сейчас же высунулась его чумазая рябая физиономия и уставилась на Павла в ожидании дальнейших распоряжений.

Волосюк не спеша поднялся на ноги, подошел к краю воды и остановился, неторопливо докуривая папиросу. Павел уже открыл рот, чтобы предложить вертухаю подождать их тут, но лейтенант, непонятно когда и как успевший очутиться на мостике, рявкнул неожиданно прорезавшимся командным голосом, и сержант оказался на борту раньше, чем сообразил бросить на Захарова взгляд — не пренебрежительный, как обычно, а исполненный такого искреннего изумления, что Павел, несмотря на серьезность обстановки, едва не рассмеялся. Ему захотелось похвалить лейтенанта, но он сдержался: хвалить собственного надзирателя ему было явно не по чину.

— Заводи, — сказал он Свищу и, все-таки не удержавшись, добавил, обращаясь к сержанту: — Вот ты и дождался, начальник. Сейчас дадим прикурить фашистской гадине!

— Ты ведро где оставил — в машине? — участливо, с самым серьезным видом поинтересовался у Волосюка Свищ. — Это правильно, начальник. Ты сразу на него садись, чтоб потом не бегать. Да штаны снять не забудь, а то мало ли что…

Павел покосился в его сторону, и Свищ молча исчез в люке. Следом, неприязненно бубня и цепляясь прикладом, полез сержант. Вид у него был хмурый и, как показалось Павлу, слегка напуганный — вертухай явно не ждал, что все случится так скоро, а главное — с ним.

Мотор оглушительно взревел в тесном пространстве грота, а потом, сбросив обороты, заработал ровно, уверенно и мощно. «Молодец Свищ», — подумал Павел, жалея, что статус штрафника не позволяет объявить мотористу благодарность — как положено, перед строем, с соблюдением всех формальностей, придающих таким моментам особенную торжественность.

Спустя две минуты Свищ снова высунулся из люка.

— Ну, чего там? — недовольно осведомился он. — То по местам стоять, то ни тпру ни ну… Только горючку зря жжем!

— Сгинь, — послышался откуда-то из трюма голос боцмана, и моторист послушно сгинул, словно его