Чемодан из музея партизанской славы - Марк Яковлевич Казарновский

– Ванда, иди скорее. Знаешь, кто у меня сейчас был? Да привидение из Люблянских лесов. Помнишь, нам рассказывал оттуда мужик из батальонов Хлопских. Еще они лагерь жидов в лесу пограбили. Так вот, из всех деревень стали пропадать мужики да мальцы. Их находили у леса, совсем голых. Видно, этот вурдалак кровь хлопцев выпивал. А затихло все, когда народ деревенский вокруг Люблянских лесов все бросил да подался в поселки да городки под немцев. А шо немцы, дурные што ли. Выгнали всех в поля и леса. Мол, сами обустраивайтесь, нам с партизанами волынки хватает, так теперь еще с привидениями воевать. Паашли-ка отсюдова. Вэг, вэг.

Вот тут крестьяне и вспомнили еврейский народ. Нет, не в смысле пограбить да снасильничать, а в смысле, как это плохо, когда приткнуться некуда и кругом одна смертная угроза.

Говорят, многие из этих деревень сошли с ума. Сидят в ямах, а к вечеру вопят так жутко, что немецкий офицер предупредил – будут выть и сотрудничества не оказывать – перестреляю всех к чертовой матери. И еще ехидно спросил: кто вас тянул в леса ходить да лагеря евреев разорять!

Далее я услышал для себя очень важную вещь, которая просто чудом пришла ко мне. Нет, подумал я, есть Бог! Есть, коли послал мне такую информацию. Просто парикмахер, дурень, Ванде своей и трындит:

– Ванда, надо про визит этого вурдалака офицеру Кольке рассказать. Он его давно разыскивает. Ребята говорят, очень Колька этого вурдалака опасается. Да и вся банда в один голос: «Пока этот жид живой, нам спокоя не будет. Он ведь ничего не забывает. А нам уж Лихтенберга обязательно припомнит». Колька придет завтра, я ему сигарет американских «Кэмел» достал.

– Да не забудь вознаграждение попросить за новость. Скажи, мол, вурдалак скоро наведываться опять будет, я уж Кольке сей секунд дам знать, – добавила наставление Ванда. Да какая баба без наставлений бестолковых обойдется.

От этих подслушанных вестей так мне стало хорошо, что я приткнулся у лестницы дома напротив и отлично заснул. Я знал, что завтра – день мщения.

Все состоялось буднично. Хоть я никогда «офицера Кольку» не видел, но подсказало что-то – вот он. Такой даже щуплый, в пиджачке, с тростью. Еще шарф шелковый. Правильно, подумал я про шарф. На шелковом вши не держатся.

Бог мой, какая ерунда придет в голову. В такой момент, когда или меня, или я. Правда, я не боялся. Зная твердо, что со мной ничего не случится.

Уже много позже, в Израиле, в шестидесятых годах, кажется, видел я подобные фильмы. Как гангстеры в парикмахерских своих врагов убивают.

Я вошел после двух хлопцев, которые были его охраной.

Колька сел в кресло, сказал – как обычно, – и посмотрел в зеркало. Сзади подходил я. Вернее, не подходил, а сделал шаг один. Маленький ведь был зальчик. И так ловко за волосы голову повернул и горло перерезал. Офицер Колька только хрр-хырр. А я ему прошептал – привет тебе от Мойши Лихтенберга. И голову продолжал резать, не мог остановиться. Да, да, можно меня обвинить в садизме, жестокости, изуверстве. Все это приму от человека, что зимой в Люблянских лесах хоронил голое тело еврейской девушки Лии, которая своим телом и волосами пыталась защитить от мороза ребенка. Так и застывшего у нее на груди. А от других никаких упреков не принимаю.

В парикмахерской раздался визг Ванды, крик охранников, мол, что ты творишь, сука, да мы…

Тут я пошел на них. С рук текла кровь. И бандюганы пятились, пока не бросились бежать. А смотрели вовсе не на меня. А на левую руку, в которой я за волосы держал голову «офицера Кольки».

Говори, что хочешь, читатель, но это было отмщение! За всех и за все. Нельзя, нельзя нас уничтожать, гоняя по всему свету. Пора и совесть знать. А пока она у людей не проснулась, нужно защищать себя всеми возможными и невозможными способами.

Вот так!

В общем, я бродил по разрушенной Европе, как призрак. О котором, кажется, сказал бородатый Маркс. Но только на призрак коммунизма не больно я был похож. Скорее – на лешего, вышедшего в город.

В результате я попал в английскую зону.

Сижу на солнце и, по правда говоря, ни о чем не думаю. А рядом такой подтянутый и побритый неплохо мужчина вдруг говорит:

– Пан размовляет по-польску?

– Да, – оживился я, – конечно размовляю.

– Так, может, пан и по-русски або по-немецки шпрехает?

– Да, это так. Могу даже на идише. Это мой родной язык, от него и произошел немецкий, ха-ха.

Вот так мы сначала разговорились, а потом познакомились.

Видно, все-таки есть тот, кто ведет нас. Или, во всяком случае, подталкивает в одно место. То есть – по заднице дает пинков. И ты начинаешь двигаться почти в нужном направлении. Так и произошло со мной. Вот сидел просто на скамейке. А рядом оказался человек, ставший мне даже больше, чем другом.

Наум Белый, еврей из Одессы. Перед войной был призван в РККА[29], после учебы выпущен лейтенантом гаубичного полка, а тут и началось. То этот командир враг народа, то тот – шпион. Да почему-то всегда японский или английский. В общем, говорит Наум, я по-настоящему испугался. Что ж это за армия, когда все главные командиры или враги революции, или шпионы.

Да ладно, я про Наума еще много чего расскажу. Не было у меня друзей по жизни, но вот и появился. Даже больше, чем друг. Учитель, можно сказать, рабби.

Он мне и сказал, что сидишь, мол, на скамейке.

– Сейчас небольшой бордель в Европе. Надо решать, куда, когда и зачем.

– Как это куда? Вот я думаю в мое местечко податься. Там у нас дом был.

– Да какое местечко! Когда по всей Польше евреев бьют, – говорит мой приятель. – Только в Палестину. Только там меня никто жидом не обзовет. А ежели обзовет, получит. И еще. Там мне мое отдадут по заслугам. Я уверен. Если заслужил, то и получи. А у нас в СССР я еле-еле до майора добрался. А уж танков переколол фрицевских – точно на «Героя». А мне даже «Боевого Красного Знамени» зажали. – И Наум махнул рукой.

Я с ним согласился тотчас. Подспудно я чувствовал – только там я буду спокоен. Может даже найду женщину. В последнее время нет-нет, а этот вопрос меня тревожил. Видно, на самом деле наступал мир.

Наум отвел меня в Берген-Бельзен, лагерь перемещенных. Около Ганновера. А до мая