Чемодан из музея партизанской славы - Марк Яковлевич Казарновский

В результате пришлось конечно по требованию контрразведки подписать вот такой протокол.

Протокол

Допроса Фишмана Ефима Иосифовича

(Фимы Йозефовича)

Дан в лагере партизанского отряда «Сталинский сокол», Беловежская пуща, Белорусская ССР, 25 апреля 1944 года.

Я, Фима Фишман, отвечаю на все вопросы спрашивающего, лейтенанта Ковричного Павла Михайловича, и подтверждаю, что мои ответы на вопросы являются правдивыми и даны без принуждения и методов физического воздействия.

Я родился в местечке Ч, недалеко от Варшавы, в семье, где мы все но традиции изготовляли сундуки, сундучки, сумки, ранцы, чемоданы и подобное.

В 1939 году Германия объявила войну Польше, и мы попали под оккупацию. Меня, как и остальных евреев, отправили в гетто.

Там, во время так называемой селекции, меня узнал Отто Дринкер, немец, бывший компаньон моего отца, и приказал наладить изготовление чемоданов на базе разрушенного радиозавода. Что я и сделал. Взял более 70 евреев и договорился с Отто Дринкером, что в период работы фабрики селекция производиться не будет.

Я платил 300 немецких марок гестаповцу Курту. Но он же, гестаповец Курт, дал мне две грузовые машины для вывоза, якобы, оборудования. Всего мы вывезли в леса Люблянского воеводства более 70 человек. Которые потом, в 1943 году, погибли. Их убили местные крестьяне. Погибших я захоронил (схему-карту нахождения братской могилы прилагаю).

Наш еврейский отряд партизан в Люблянских лесах подвергался нападению Армии Крайовой, гвардии Людовой, Батальонов Хлонске, польской полиции, Правых Народных сил, просто крестьян местных. Поэтому к началу 1944 года я остался в живых один. А так как один хоть тоже воин, но лучше в отряде, я решил прийти в Белоруссию, где с немцами сражаются отряды советских партизан. Что я и сделал.

Написано с моих слов верно.

Подпись Фишман.

Дано 25 апреля 1944 года. Беловежская пуща.

Объяснение отобрал:

Ст. лейтенант Ковричный П.М.

Отправили меня в палатку, где спали еще трое. Впервые я спал, вытянувшись во весь рост и не держал под подушкой «лимонку».

Но недолго, как поется, музыка играла, не долго фраер танцевал. Утром все быстро разъяснилось. Командир отряда, не вдаваясь в объяснения, сказал мне достаточно жестко:

– Принять тебя, парень, в отряд не можем.

И все.

Я получил свой шмайссер и чемодан, приладил лямки и ушел.

К моему удивлению, через полянку меня ожидал этот самый лейтенант.

– Ты, парень, зла не держи и не расстраивайся. Я вижу, ты парень боевой и правильный. Так по совести и воюй. Не может тебя взять командир никак. Пришла шифровка из Москвы – евреев в отряды не брать. Мол, они могут быть засланы противником. Мы то понимаем, где противник, и где еврей. Но приказ – дело святое. Я тебе советую. Коли биться хочешь, иди в Налибокскую пущу. Там отряд Тувия Бельского. Он дело ведет хорошо и по-военному грамотно. Ты для него будешь в самый раз.

Так и получилось. У Тувия я и закончил свою военную эпопею. И доволен – отдал герману все долги. Бился аж до самого мая 1945 года. Получил даже медаль. А вот чемодан потерялся. В самом конце войны. Прошел мой дорогой самые страшные годы, а тут обстрел, немцы мощную облаву устроили, нам туго было. Вот в этом бою и сгинул он, мой чемодан. Остался от него у меня, правда, один только угол со штыком. Что мне весьма пригодилось. В дальнейшем.

Глава XVII

Поиск дороги

Уже к 1945 году я твердо понял – здесь нет мне родины. И только один есть выход – «вернуться» на землю обетованную. В Палестину. Думал – просто, взял да поехал. Да нет, не очень. Не просто, а даже очень сложно.

Начались проблемы, когда пошли в моем благословенном краю погромы. В год победы – погром в Кракове, в 1946 году – в Кельце. Я попробовал было вмешаться, но не перебьешь же всех поляков. А они были все, или почти все – сплоченной массой готовы бить жидов. Да нас почти и не осталось.

Вот я и решил – только на земле предков я буду спокоен. И не буду оглядываться – не ударит ли кто ножом в спину. И спать буду спокойно.

Конечно, сложилось все не так, но человек всегда преувеличивает. Ему хочется, чтобы было совсем хорошо. А так, вероятно, не бывает никогда.

Но пока я рванул из Белоруссии в Польшу, имея уже весьма потертую справку из отряда Тувия Бельского. Где сказано, что я воевал, стрелял и мстил за гибель стариков, женщин, детей. И это была сущая правда.

Обошел Львов стороной, там была резня. Немного помыкался по пригородам Варшавы, и когда однажды увидел себя в отражении какой-то чудом уцелевшей витрины, то понял – надо приводить себя в порядок. От денег моего чемодана осталось у меня две монеты «Николая» по десять рублей каждая.

Да я о деньгах и не думал. Как-то так получалось, что в любой кофейне мне кофе и булочку давали совершенно без моей просьбы. И я понял, почему, поглядев в стекло витрины.

В стекле отражался здоровых размеров высокий мужик, заросший черной бородой с проседью. И волосы были до плеч, а с левой стороны головы на лбу была красная шишка, тоже заросшая волосом. Но пореже. Эта шишка немного нависала над левым глазом, а так как бровь была сорвана, то глаз видел хорошо, но в целом взгляд какой-то мрачный. Даже, пожалуй, свирепый.

Меня пугались почти все, даже мужики. И правильно, я чувствовал, что свирепость моя никуда не делась. А уж ежели я и вступал в драки, то бился до смерти.

Настроение было мрачное. Вот в таком состоянии сумеречности духа зашел я в Варшаве в парикмахерскую. В зале никого не было. Парикмахер как-то неохотно подошел и сразу же изменился, когда меня увидел. Стал таким приторно-сладким и сам сказал, что бы он пану посоветовал. И по поводу бороды, и волосы привести в порядок, да и помыть голову. Я – молчал. А через сорок минут увидел в зеркале даже очень симпатичного мужчину. С обветренным лицом, ярко багровым шрамом через лоб, глаз и до шеи.

– Вам бы еще брюки поменять, – но тут он замолчал. Я просто посмотрел, да и все.

И денег не взял. Заходите, говорит, я для вас, пан ясновельможный, все сделаю, что смогу.

С тем я и ушел. За дверью притормозил и стал слушать, что парикмахер стал говорить кому-то в