Алина и Валькур, или Философский роман. Книга вторая - Маркиз де Сад

По счастью, камера моя находилась по соседству с камерой Климентины; какое неожиданное утешение!

На следующий день каждая из нас в отдельности была подвергнута продолжительному допросу. На допрос я пошла вслед за Климентиной; она мне сказала, что, по-видимому, перед ней инквизиторы успели побеседовать с двумя цыганками. Девушки повстречались с Климентиной в тюремном коридоре, но они, к сожалению, не произнесли ни слова; едва Климентина успела поделиться со мной этими новостями, как стражники, вошедшие в мою камеру, повели меня на допрос.

Вскоре мне пришлось увидеть главного инквизитора; он сидел в своем кабинете один. Сенвиля, вероятно, допрашивал какой-то мелким чиновник, зато восседавший передо мной господин явно походил на важного начальника; представьте себе мужчину в возрасте сорока пяти лет, статного и кичливого, сложенного как Геркулес, пышущего силой, энергией и здоровьем, с мрачным взглядом и суровым выражением лица, с голосом хриплым и угрожающим, и тогда вам станет ясно, что я столкнулась скорее с неумолимым судьей, чем со справедливым и добродушным служителем Церкви, милосердно направляющим заблудшую паству на путь истинный.

Инквизитора звали дон Криспо Брутальди Барбарибос де Тортуренсия. Когда я подошла к нему поближе, он приказал мне пасть на колени перед распятием, с тем чтобы искренне помолиться Господу; пока я молилась, дон Криспо не сводил с меня своего сурового взгляда: на лице его читались злорадство и какое-то похотливое любопытство. Помолившись для вида, я поднялась на ноги; инквизитор приказал мне подойти к нему поближе и какое-то время бесцеремонно разглядывал мое лицо. Затем, перейдя на «ты», он спросил, сколько мне исполнилось лет.

«Около восемнадцати», — отвечала ему я.

«Ты девственница или уже была замужем?»

«У меня есть муж; меня похитили у моего супруга в Италии, и теперь я ищу его по всему свету; случайно я встретилась с цыганами, и они забрали меня с собой».

«Выходит, ты не цыганка?»

«Я присоединилась к ним по воле случая».

«Но кто ты такая?»

Я вкратце рассказала инквизитору историю моих злоключений.

«Ну-ну, рассказывай мне сказки! — рассмеялся дон Криспо. — Я прекрасно знаю, что ты мошенница, жалкая бродяжка».

«Клянусь, я рассказала вам сущую правду».

«Цыгане, наверное, вволю тобой попользовались, не совершали ли они над тобой насилия?»

«Их поведение было безупречным; смею надеяться, вы обойдетесь со мной точно так же, как и они».

«По заслугам и честь; ты ведь надругалась над святыми дарами, не правда ли? Нам, впрочем, твои делишки прекрасно известны, так что мы решили поджаривать тебя на медленном огне в течение часов этак двенадцати, но перед пыткой тебя, разумеется, хорошенько отделают плетьми».

«О Небо! Допустим, я почему-то не верю в святость причастия, но разве за это меня должны карать смертью? Разве миролюбивый Бог требует от священников проливать человеческую кровь?»

«Похоже, ты не испытываешь почтения к церковным обрядам?»

«Я признаю существование доброго Бога, который не одобряет человекоубийства».

«Ты ошибаешься. Господь приказал уничтожать неверных, он повелел своему народу стереть с лица земли идолопоклонников, а его сын сказал: “Не мир пришел я принести, но меч”».

«В таком случае считайте, что я не христианка».

«Именно потому ты и будешь коптиться на медленном огне. Тебе, впрочем, время от времени дадут возможность несколько освежиться, иначе пятнадцатичасовую пытку не выдержать».

«В молитвах я буду призывать Бога единого и святого, и он, полагаю, спасет меня от мучителей; пророк Даниил взывал к Богу из львиного рва, и он был услышан».

Слезы против воли брызнули у меня из глаз.

Тогда инквизитор как-то странно посмотрел мне в лицо, так что я содрогнулась от ужаса; дон Криспо плотно сжал губы и какой-то неясный хриплый звук вырвался у него из груди. Затем он спросил, не объясняются ли мои слезы чистосердечным раскаянием. Я отвечала, что не чувствую за собой никакой вины и, следовательно, не должна терзаться угрызениями совести. Продолжая пристально меня разглядывать, инквизитор часто задышал, а потом его рука начала как-то странно двигаться туда-сюда, отчего я испугалась еще сильнее. Ерзая на кресле, дон Криспо явно увлекся этим новым занятием; как я заметила, он, в сильном возбуждении, едва сдерживал стоны... Инквизитор протянул мне руку, приглашая приблизиться к нему. Дотронувшись до моего пояса, он как бы случайно положил мне руку на бедра. Я почувствовала, как он меня щиплет. Перестав плакать, я смело посмотрела ему в глаза. Забывшийся развратник, представьте себе, спасовал перед моей добродетелью; отведя назад свою руку, он приказал мне встать перед ним на колени; я подчинилась, постаравшись, насколько то было в моих силах, отползти от него; дотронувшись до выреза моего платья, он, тем не менее, тут же притянул меня к себе, так что я оказалась зажатой между его ногами. Схватив меня за руки, он потребовал, чтобы я, обнимая ему бедра, прочитала «Отче наш». Я сказала, что не помню слов. Тогда он попросил прочитать любую другую молитву. Я отвечала, что в дальних странствиях отвыкла молиться вообще и ныне призываю Господа лишь мысленно, моля его избавить меня от мучителей, замышляющих мою гибель.

«Ты безбожница», — заявил инквизитор, коснувшись пальцами выреза моего платья; для приличия он поправил косынку, но затем принялся щупать мне грудь; я немедленно отодвинулась в сторону...

Снедаемый сладострастием, инквизитор тем временем в крайнем раздражении возобновил свои непристойные манипуляции, на которые я обратила внимание, когда он еще сидел за столом; обругав меня два или три раза, он внезапно заявил, что сейчас начнется допрос.

«Но зачем?» — удивилась я.

«Дабы открыть твои преступления».

«Но я честная женщина».

«Ты нечестивица».

«Я поклоняюсь Господу».

«Надо разоблачить твоих сообщников».

«У меня нет никаких сообщников».

«Они отыщутся, когда мы приступим к пытке».

Инквизитор тяжело задышал; я видела, как поднималась и опускалась его грудь, но не понимала издаваемых им бессвязных звуков.

«Я найду способы, что заставят тебя сказать правду», — наконец довольно-таки отчетливо произнес он.

Затем дон Криспо, схватившись обеими руками за вырез моего платья, осторожно подтащил меня к себе, так что я не почувствовала боли; убедившись в моей покорности, он обнажил мне грудь, а когда я попросила его оставить меня в покое, он сказал, что я должна полностью раздеться.

«Вы же сами обвинили меня в бесстыдстве, — отвечала ему я, — а теперь заставляете совершать весьма постыдное».

«То, что угодно Господу, само собой разумеется, не причинит вреда стыдливости».

Надеясь на то, что дон Криспо, видя мою покорность, несколько угомонится, я решила не сопротивляться. Но осмелевший развратник