Алина и Валькур, или Философский роман. Книга первая - Маркиз де Сад

На вопрос инквизитора алькайд отвечал, что на этот день приличное помещение можно подыскать только в женском отделении тюрьмы.

«Переведите же его туда, — приказал алькайду преподобный отец. — О правилах поведения сообщите ему, когда будете запирать дверь на ключ».

Расположенная в женском отделении камера выглядела гораздо привлекательнее моей прежней темницы.

«Вас переводят сюда исключительно из доброжелательного к вам отношения, — объявил мой сопровождающий. — Ведите же себя крайне осмотрительно и не делайте глупостей. Малейший неверный шаг — и вы окажетесь в карцере, из которого вам вряд ли когда-нибудь удастся выбраться. В камерах по соседству с вами и сверху находятся еврейки и цыганки, — продолжал алькайд. — Если они попытаются с вами заговорить, храните полное молчание и не вздумайте первым вступать в разговор с кем-либо».

После того как я пообещал не нарушать эти правила, алькайд запер двери.

Через пять дней, проведенных мной на новом месте, появился надзиратель, предложивший мне подать прошение об аудиенции. По обычаю, принятому в этом преисполненном лжи и обмана трибунале, второй допрос происходит только после соответствующей просьбы задержанного. Таким образом, создается видимость, будто бы инквизиторы снисходительно удовлетворяют настоятельные нужды несчастного узника, в то время как он может целые десятилетия гнить в тюремной камере, но никто ни разу не выслушает его и не окажет ему помощь. Итак, я попросил очередного свидания с инквизиторами. Мне пошли навстречу.

Монах поинтересовался тем, что я хочу получить от судей.

«Свое имущество и свободу», — отвечал я ему.

«Вы подумали о том, — сказал он, избегая прямого ответа, — насколько для вас важно откровенно отвечать на наши вопросы».

«Я удовлетворил все ваши требования, следовательно, и вы обязаны поступить со мной точно так же».

«Ваше золото ныне хранится в казне инквизиционного суда, и оно будет пребывать в наших сундуках до тех пор, пока корабль, посланный его величеством на поиски острова, не вернется в Испанию. Потрудитесь же сообщить нам все необходимые сведения — чем скорее мы их получим, тем быстрее вы выйдете на свободу. Сейчас ваша жизнь зависит исключительно от искренности показаний».

Инквизиторы, впрочем, быстро поняли, что и на этот раз многого от меня добиться не удастся. Тогда они с крайним раздражением заявили, что не стоило мне испрашивать аудиенции, раз я не желал сообщить ничего нового. Трибунал якобы и так завален делами, и судьи просто не могут ежедневно тратить свое драгоценное время на такие мелочи. До тех пор пока я не стану более смиренным и не решусь рассказать правду, мне лучше побыть на прежнем месте.

Я вернулся к себе. Признаюсь, положение мое казалось мне тогда почти безнадежным…

Ах! Но что я такого сделал? Чем заслужил столь сурового наказания? Ведь со мной, человеком порядочным и чувствительным, обращаются как с последним злодеем! Я мог похвастаться кое-какими скромными добродетелями, а меня стараются изобличить как преступника! Вот к чему привели меня добрые душевные качества! Разве спасли они меня от людской злобы? Увы! Достойный гражданин навлекает на себя общий гнев, тогда как порочная, безнаказанная посредственность наслаждается счастьем. В обществе уважением пользуются одни лишь льстивые негодяи. Но если вас украшают таланты, если вы осыпаны милостями фортуны, если природа одарила вас добродетелями, то на жизненном пути вас постоянно будут подстерегать капканы, так как ничто не может сравниться по злобности с оскорбленным человеческим самолюбием. Ядовитая клевета, остервенелая зависть будут подстерегать вас за каждым углом, так что вы вскоре раскаетесь в том, что родились на свет добрым и добродетельным.

Затем я некоторое время размышлял о начале моих бед.

«Да, величайшим преступлением, — размышлял я тогда, — была пылкая любовь к Леоноре. Именно с той поры и тянется непрерывная череда выпавших на мою долю несчастий. Зачем я решил покинуть Францию? А сколько злоключений повлекла за собой эта первая ошибка! Но что я говорю! А каково теперь приходится моей Леоноре, ведь она осталась на белом свете совсем одна. Разлучив ее с семьей, я, и только я, разрушил ее счастье! Я увез ее из монастыря и тем погубил мою возлюбленную! Если бы не этот необдуманный поступок, Леонора до сих пор радовалась бы спокойной жизни в монастыре или, может быть, вышла за кого-нибудь замуж. Значит, мне следует оплакивать лишь ее судьбу, горевать о ее страданиях; что же касается моих собственных невзгод, то я, погубив невинную девушку, их вполне заслуживаю.

О Леонора, Леонора! Я виновник всех твоих бед! Краткие мгновения удовольствия, коими мы наслаждались во время нашей непродолжительной любви, можно уподобить болотным огонькам: их свет сбивает с пути незадачливого прохожего, и вот его уже засасывает в себя ужасная бездна!.. И ты, мой благодетель, зачем я с тобой расстался? Почему мне не довелось встретиться с Леонорой на твоем острове, чтобы мы вдвоем обрели там новую, милую родину?..

Гнусное судилище, что подчинило себе народ, страдающий под игом обмана и суеверия, — по какому праву требует оно от меня ответа? Кто позволил ему держать меня в этой темнице, сделав самым несчастным в мире человеком?»

Через неделю, отравленную тяжкими думами, меня повели на третий допрос, причем подавать об этом прошение не потребовали. Негодяи, видимо, начинали подозревать, что я разгадал их коварные намерения. Не надеясь на обычные уловки, судьи намеревались теперь прибегнуть к мерам устрашения и грубой клевете — с их помощью они предполагали выбить из меня хоть какие-то признания. Получив мнимые доказательства моей вины, они, очевидно, избавились бы от последних угрызений совести и смогли бы ограбить меня совершенно безнаказанно.

На этот раз меня принимали в помещении, именуемом камерой пыток. По каким-то темным многочисленным лестницам я спустился в ужасный подвал, находившийся так глубоко под землей, что никакой вопль, даже самый сильный, не мог вырваться оттуда наружу. Именно здесь, не обращая внимания ни на требования стыдливости, ни на человеческое достоинство, ни на возраст, пол или общественное положение жертв, эти исчадия ада безнаказанно упиваются варварскими жестокостями. Представьте себе девушку, целомудренную и скромную: вот ее раздевают в присутствии этих чудовищ, истязают щипцами, опаляют огнем, терзают ее нежную плоть раскаленными клещами… А палачи, чьи души развращены до предела, начинают испытывать похотливое удовольствие, разжигаемое, как правило, лишь при помощи таких мерзостей. Гнусный порок требует все больше и больше жертв, так что инквизиторы ежегодно арестовывают около пятидесяти тысяч подданных испанского короля, многие из которых, разумеется, ни в чем не виновны. Перед моим испуганным взором предстали разнообразные приспособления для пыток, не хватало только палачей. Уже знакомые мне монахи расселись в