Тамара. Роман о царской России - Ирина Владимировна Скарятина

Но он покачал головой.

"Нет, только не Стронское, – мрачно сказал он. – Я бы и не подумал туда поехать. Да что там, я бы чувствовал себя одним из тех ужасных постоянных гостей твоих родителей, которые остаются навеки. Нет, спасибо, я ещё не пал столь низко".

"Тогда как насчёт твоего собственного поместья Ворозово на Волге? – настаивала я. – Я там никогда не бывала, а ты мне вновь и вновь повторял, как там красиво. Давай поедем туда!"

Он резко поднял голову, и глаза его заблестели.

"Да, почему бы и нет, – воскликнул он, и голос его зазвучал твёрже и чуть более оптимистично. – Господи, Тамара, я думаю, что ты что-то нащупала, я правда так думаю. Да, мы поедем в Ворозово как можно скорее и переждём там, пока это всё не уляжется".

Он встал и положил руки мне на плечи.

"Ты отзывчивая маленькая девочка, Тамара, – тепло сказал он. – Ты рядом со мной, когда я действительно в тебе нуждаюсь. Поверь мне, душенька, я этого не забуду. И не беспокойся об этом негодяе, Иванове. Завтра я о нём телеграфирую маме, и она мне поможет. Я скажу ей, что это самый последний раз, когда прошу у неё столь крупную сумму денег. С этого момента я исправляюсь. Даю честное слово, просто подожди и увидишь".

Перед тем как наконец лечь спать, было решено, что нужно немедленно закрыть дом и, покинув Петербург на годик-другой, уехать жить в Ворозово.

Волжская ночь

Три дня спустя мы торжественно въехали в Ворозово. На станции нас встретил немец-смотритель Курт Шмидт – рыжеволосый, симпатичный, похожий на лису мужчина с бегавшими голубыми глазками, нервным смехом, обнажавшим его крепкие и белые идеальные зубы, и неприятно подобострастными манерами, которые произвели на меня самое гадкое впечатление. Он привёз с собой почти всю свою семью, которая состояла из трёх взрослых сыновей и двух дочерей старшего школьного возраста. По его словам, из-за плохого самочувствия его жена не смогла приехать на станцию, но обещалась встретить нас на пороге дома. После официального приветствия мы с Алексеем сели в коляску и тридцать вёрст тряслись по достаточно мрачной и пустынной местности, иногда подъезжая вплотную к реке, иногда следуя сквозь дремучие чащи или по песчаным участкам бесплодной земли.

Двойняшки, в полуоткрытом ландо, ехали значительно впереди нас, чтобы мы могли отслеживать их продвижение, тогда как семья смотрителя, вежливо глотая пыль, следовала прямо за нами.

Сам мужчина на гарцевавшем коне пристроился рядом с нашей коляской и поддерживал с Алексеем оживлённую беседу. Я сразу поняла, что они старые друзья, близкие по духу, несмотря на разницу в возрасте. И "Курт Куртович", как называли его крестьяне, соглашался со всем, что бы мой муж ни сказал, и громко смеялся над всеми его шутками, приправляя свои фразы постоянным рефреном: "Вы, Ваше Сиятельство, как всегда, правы", – или же восклицая: "О, сколь это умно́, сколь забавно!"

И когда Алексей, заговорщицки подмигнув, попросил у него напитка, тот вытащил из седельного кармана большую фляжку и, передав её через борт коляски, пока его конь фыркал и приплясывал, сердечно крикнул: "Это Ваша любимая марка, и у меня ещё много чего с собой есть. Итак, выпьем за Ваше здоровье!" И Алексей выпил, а Курт Шмидт отхлебнул из другой баклажки, запрокинув голову и делая столь большие и щедрые глотки, что едва не подавился, а потому закашлялся и стал отплёвываться. К тому времени, как мы прибыли, оба уже были красными, будто свёкла, с блестевшими глазами и громкими голосами, звучавшими не слишком уверенно. Чем более шумными они становились, тем ниже падало моё настроение.

"Итак, из огня да в полымя, – удручённо подумала я. – Там, в Петербурге, были одни причины, тут же, очевидно, всё дело в этом Курте. Боже мой, Боже мой, неужели нигде нет спасения от подобных влияний?"

Но мои мрачные мысли рассеялись, когда за поворотом дороги внезапно показался дом. Издали он походил на стоявший на холме французский замок с огнями, сиявшими в каждом окне, и с башенками, рельефно выступавшими на фоне иссиня-зелёного неба сумерек ранней весны.

Стоило нам подъехать ближе, как я увидела, что на большой террасе перед домом били множественные фонтаны, а римские свечи вокруг них отбрасывали фантастический свет на падавшие брызги. Потом, одновременно со всех сторон, зажглись фейерверки, и, как только мы подъехали к главному входу, сверху на нас хлынул поток искр, похожий на золотой дождь. Это было весьма радушное, эффектное и хорошо спланированное приветствие, и восхищённые крошки ликующе заверещали.

В дверях нас встречала жена Курта Шмидта – хрупкая пожилая особа, по всей видимости, намного старше своего супруга. Её худые плечи были сгорблены, а на простоватом лице безошибочно читалась печать усталости, вечного уныния и несчастья. Но она понравилась мне гораздо больше, чем её прыгучий, шумный, льстивый, пьющий муж, и я искренне поблагодарила её за приветственные слова, сказанные слабым голосом и с печальными глазами.

"Она просто невыносима, – прошептал мне по-английски Алексей, – такая старая и уродливая … Однако не бойся, Курт знает, как хорошо провести время на стороне".

Я и не боялась, хотя с радостью скрылась в доме, когда упомянутый джентльмен, спешившись, подошёл ко мне вплотную.

"Миленькая маленькая цыганочка", – услышала я его фразу, сказанную Алексею громким шёпотом, и, быстро оглянувшись через плечо, увидела, как он указывал мне на спину. Я с отвращением сплюнула, чтобы уберечься от его дурного глаза, и, следуя за приятной на вид пожилой экономкой, одетой в чёрное атласное платье и чёрный же кружевной чепец, поднялась по широкой дубовой лестнице в детскую, где уже раздевали малышек и суетилась Няня, разогревая им молоко и хлопья.

Рядом с их комнатой находилась и моя, со старомодной, обитой ситцем мебелью и гигантским балконом, с которого открывался вид на фонтаны. Небольшая лестница вела с балкона прямо на террасу.

Анфилада Алексея располагалась по другую сторону широкого коридора, по которому легко смогла бы проскакать четвёрка лошадей. Далее шли многочисленные гостевые комнаты, а также апартаменты Агриппины Ивановны, модернистские и безобразные, занимавшие целое крыло. На первом же этаже находились три гостиные, большой холл и столовая. Дом являлся довольно привлекательным, но, на мой взгляд, не мог сравниться по красоте со Стронским.

На следующее утро заботу об Алексее Курт взял на себя, и всё время, пока я там была, не ослаблял своей хватки. Они часами катались верхом, или рыбачили на Волге в пяти верстах от усадьбы, или бродили по