Королевские сестры - Виктория Холт

— Мне было бы горько, если бы у меня не было шанса снова с ней подружиться. Я помню, когда мы были маленькими. Я считала ее такой замечательной. Я во всем ей подражала.

— Да, да, — сказала Сара, — но важно то, что сейчас, а не то, что в прошлом.

«Сара немного властна», — подумала Анна. Сама она чувствовала себя подавленной. Было ужасно думать, что Мария — когда-то ее дорогая Мария — может умереть. Они так долго не разговаривали, и это ее очень печалило. Она жалела, что они когда-то объединились против отца. Последний год или около того, когда она была прикована к своей кушетке, сделал ее более задумчивой.

Она напишет Марии и спросит, не увидится ли сестра с ней. Для нее самой опасности не было, так как она переболела оспой. В любом случае, она рискнула бы, чтобы увидеть Марию и снова подружиться.

Сара была довольна. Как главная придворная дама Анны, она напишет графине Дерби, изложив желания принцессы.

Пришел ответ, написанный рукой графини Дерби.

Мадам, мне приказано Королем и Королевой передать вам, что они желают, дабы вы сообщили Принцессе, что они оба благодарят ее за послание и желание приехать, но, поскольку считается необходимым обеспечить Королеве как можно больший покой, надеются, что она отложит визит. Остаюсь, мадам, покорнейшей слугой вашей светлости.

Э. Дерби.

К этому письму была приписка, которую Сара сочла многозначительной. Она гласила: «Прошу, мадам, засвидетельствуйте мое нижайшее почтение Принцессе».

— Это самая вежливая записка, какую мы получали за последнее время, — радостно сказала Сара. — И как вы думаете, что мадам Дерби имеет в виду в своей приписке?

— Она свидетельствует мне свое почтение.

— Свое почтение! Она внезапно стала очень почтительной. Почему? Я вас спрашиваю, миссис Морли. Потому что, когда Марии не станет, миссис Морли займет очень важное положение в этой стране.

Сара посмотрела на Анну, которая начала беззвучно плакать.

Но Сара была права. В последующие дни в Беркли-хаусе было много посетителей. Те, кто в последние месяцы не считал нужным замечать существование принцессы Анны, теперь желали засвидетельствовать ей свое нижайшее почтение.

Неудивительно, что Сара ликовала.

***

В покоях Глостера слуги обсуждали тему, которая была у всех на устах.

— Ну, мистер Дженкинс, я только что узнал от камердинера королевы. Это не оспа. Это всего лишь корь.

— О, возрадуемся! — воскликнул Дженкинс. — Дорогая леди, она скоро поправится.

— О, возрадуемся, — пробормотал Глостер.

— Что вы сказали, сэр? — спросил Дженкинс.

— То же, что и вы, Льюис. Вы сказали: «О, возрадуемся», но скоро вы будете говорить: «О, скорбим».

Он отошел от них своей странной походкой, ибо из-за своего недуга так и не научился ходить прямо.

Они посмотрели ему вслед, а затем со страхом переглянулись. Он был таким странным мальчиком.

***

Королева умирала. Теперь в этом не было никаких сомнений.

В ее спальне было душно, ибо слишком много людей пришло посмотреть, как она умрет.

Запах трав и мазей наполнял комнату; слышался шепот, молитвы и плач.

Мария не осознавала этого; она не видела ни своих врачей, ни министров, ни тех, кто называл себя ее друзьями, собравшихся, чтобы увидеть ее смерть.

Принцесса Анна прислала сообщение с леди Фицхардинг, которая, полная решимости его доставить, пробилась к постели королевы. Она звенящим голосом объявила, что Ее Высочество принцесса Анна глубоко обеспокоена состоянием сестры.

Мария поняла, ибо слабо улыбнулась и прошептала:

— Поблагодарите ее.

Затем она закрыла глаза.

Вильгельм, которому сказали, что ее конец очень близок, утратил свое безразличие. Она была бы поражена, если бы могла видеть его горе. Никогда при ее жизни он не выказывал к ней таких чувств, но теперь, теряя ее, он вспомнил всю ее доброту, всю ее привязанность, и его охватило чувство великого запустения.

Рядом с ним был Бентинк — Бентинк, который отдалился от него; но в такие времена обращаешься к старым друзьям.

— Я должен пойти к ней, — сказал он. — Я должен просить прощения…

— Ваше Величество сами больны, — сказал Бентинк.

Когда Вильгельм попытался встать, он пошатнулся и упал бы, если бы Бентинк не подхватил его.

Король потерял сознание.

Прошло полчаса, прежде чем он, опираясь на Бентинка, смог войти в ее спальню. Все самообладание покинуло его, и, стоя у кровати, он громко вскрикнул:

— Мария!

Но она не ответила ему. Та, что всегда жаждала его любви, теперь, когда он дарил ее ей как никогда прежде, не могла откликнуться.

Ирония этой сцены поразила его. Он хотел показать ей, что любит ее, ибо теперь, когда он потерял ее, он понял всю ее доброту к нему, все, что она предлагала, а он отвергал.

Но она ушла. Она больше никогда не заговорит с ним, никогда не подарит ему ту боязливую, трепетную улыбку.

Он закрыл лицо руками; его тело затряслось.

Те, кто находился в смертном покое королевы Марии, стали свидетелями поразительного зрелища: Вильгельм Оранский дал волю своему горю.

ВРУЧИТЬ ПОСЛЕ СМЕРТИ

Медленно оправляясь от скорби, удивившей его не меньше, чем окружающих, Вильгельм начал размышлять о собственном положении и встревожился. Он часто угрожал вернуться в Голландию, но перспектива быть к этому принужденным не радовала. При его крещении повитуха предсказала ему три короны; он их завоевал и намеревался сохранить.

Он был мудрым человеком, он был храбрым человеком, и его несколько угрюмый взгляд на жизнь готовил его скорее к невзгодам, чем к удачам. Он никогда не пытался скрыть тот факт, что был непопулярен и лишен качеств, внушающих симпатию. Даже его враги уважали его как великого лидера; если бы не обстоятельства его прихода к власти в Англии и неизбежные конфликты, его правление было бы благотворным. Любой, кто жил рядом с ним и осознавал, какие физические муки он переносил безропотно, не мог им не восхищаться. Но факт оставался фактом: хотя он и обладал добродетелями, граничащими с величием, он был совершенно неспособен вызывать любовь.

Теперь он обратился к Бентинку, который, как истинный друг, забыл былые размолвки и был рядом с ним в этот кризисный час.

Бентинк, во многом похожий на него самого, был лишен его выдержки, его спокойствия в беде, его великого дара полководца,