Хроники «Бычьего глаза» Том I. Часть 1 - Жорж Тушар-Лафосс

Хроники «Бычьего глаза» Том I. Часть 1 читать книгу онлайн
Жорж Тушар-Лафосс (1780–1847) – популярный в прошлом французский журналист, редактор и антиквар, изобретатель жанра туристических путеводителей. Вашему вниманию предлагается полностью одна из самых известных книг писателя «Летописи «Бычьего глаза». Хроника частных апартаментов двора и гостиных Парижа при Людовике XIII, Людовике XIV, Регентстве, Людовике XV и Людовике XVI». Книга примечательна тем, что в ней Тушар-Лафосс собрал огромное количество воспоминаний современников представителей высшего света и знати Франции… «Бычий глаз» – это круглое окно в потолке, дающее доступ к обозрению прихожей большой квартиры Людовика XIV в Версале. В этой прихожей собирались придворные, вельможи, известные люди, имеющие аудиторию, прежде чем войти в частные покои короля. «Бычий глаз» – то своего рода это модель Версаля. Книга Тушар-Лафосса – это не просто исторический роман, это сама история, очень живая, а порой и воображаемая, придуманная, но часто основанная на достоверных фактах и исторических истинах, от истории режима Людовика XIII до революции. Открывая новое искусство с комичным и забавным стилем, автор создал оригинальный жанр, который вдохновил многих писателей на романтические описания прошлого.
– Монсеньер, – перебил Ришельё…
– Молчать! – сказал Гастон повелительно: – это гнусно и вероломно, что, будучи всем обязаны моей матери, вы сделались самым ярым ее преследователем, очернили ее вашими бесчестными доносами в глазах, короля моего брата, и вышли до такой степени из границ уважения, что дерзнули арестовать ее.
– Но, принц, вы, забываете…
– Молчите, я не был бы столь териелив в обуздании ваших нахальств, если бы меня не удерживал от этого ваш духовный сан; но клянусь душой, он не защитит вас более от справедливого и строгого наказания.
Слова эти были произнесены с таким жаром, принц сопровождал их такими энергическими жестами и яростными взглядами, что кардинал не смотря на свое звание генералиссимуса армий и флотов чувствовал, как дрожали у него колени под красной симаррой и не осмелился возразить ни слова. В этот момент произошло совершенное затмение повелителя Франции, и положение его по истине сделалось достойным сострадания. Будучи принужден неизменными законами этикета, провожать принца который, удаляясь, продолжал свои упреки, его эминенция на угрозы отвечал улыбкой, на оскорбительное название поклоном, стараясь сохранить лицо, сохранить выдержку, и употребляя для этого все, что сценическое искусство представляет самого трудного в пантомиме.
Кардинал-герцог свободно вздохнул, когда Монсье сел в карету, но в особенности когда свита его села на лошадей: ибо во время монолога принца, окружавшие его люди со свирепыми взорами, дюжие усачи, казалось, ожидали только знака, чтобы широко исполнить обещания господина, а это не мало прибавляло кардиналу смущения. Но Ришельё не замедлил успокоиться: настолько он казался умаленным, провожая Гастона, насколько казался выше своего роста, когда проходил обратно. А когда Людовик XIII, прискакав во весь дух к своему министру, объявил, с пеной у рта, что будет его помощником и явно защитит его от всех без исключения, даже от родного брата – кардинал сделался исполином.
Смелый поступок Монсье, внушенный отважными людьми, мог бы оказать спасительное действие, но не останавливаясь на нескольких пустых угрозах. Раз, что запущены ножницы в материю, надобно было ее отрезать до конца, т. е. заколоть кардинала, или, по крайней мере, арестовать его и отправить под сильным караулом в замок Амбуаз. Это смелое действие поставило бы короля в обязанность вести междоусобную войну за слугу, и сам пострадавший поколебался бы посоветовать ее в то время, когда его тирания породила множество сторонников у королевы-матери и наследника престола. Ришельё, рискуя пасть в открытой борьбе, не имел бы другого выхода, как отказаться от всякого захвата власти.
Но гнев Гастона потух как огонь соломинки, и за ним настал панический страх. Ему почудилось, что за ним гналась вся французская кавалерия, и он убежал в Лотарингское герцогство, где уже этот принц скрывался в предыдущем году.
Заключение королевы-матери было очень мягко, если можно так выразиться. Стража отличалась слабым наблюдением, а начальник их, маршал д’Эстре, менее заботился о своей обязанности, нежели о черных глазах одной фрейлины, в которую был влюблен до безумия. Он делал почти все, чего желала Мария: прогуливалась ли она в парке, направляла ли шаги к берегам океана, никогда не встречала солдат, которые постоянно держались на большом расстоянии, и она возвращалась в замок, когда ей было угодно. Но Мария Медичи слышала слово: тюрьма! Оно приводило ее в негодование, а воображение ее дополняло все, чего не доставало в действительности. Поэтому она считала себя узницей в полном смысле. В этом положении, припоминая часто свое бегство из Блуа, она думала повторить этот романический эпизод своей жизни. Вскоре один вельможа по имени Безансон, заставил ее скоро решиться на эту меру, напугав мнимым переводом ее в Мулен.
С той же минуты этот преданный слуга принялся за самые секретные распоряжения, чтобы обеспечить исполнение такого смелого замысла; многие дамы и девицы, состоявшие в свите царственной узницы, уехали таинственно; заказана была карета, в которой можно было бы скрыть драгоценные вещи и большую сумму золотом; по дороге, по которой предстояло ехать Марии Медичи, учреждены были подставы, по направлению к Брюсселю, куда она рассчитывала удалиться. Выбрав по календарю безлунную ночь, назначили час отъезда, и королева, стоя на коленях перед аналоем, просила у неба покровительства своему предприятию. В назначенную минуту Мария вышла, но с большими удобствами, нежели в Блуа, через окно из комнаты; по счастливому случаю, все часовые стояли в это время, оборотившись спиной к замку. Тихо пробралась она в отдаленный угол парка, где ожидала карета. Здесь королева нашла своего конюшего, маркиза Сурдака, который должен был с ней разом оставить королевство. Здесь Мария попрощалась с Безансоном, которого обняла, как освободителя. Хотя колеса экипажей и были обернуты паклей, однако с полчаса ехали с величайшими предосторожностями. Сзади расставлены были всадники, чтобы предупредить всякую нечаянность на случай если бы открылся побег высокой узницы. Одним словом, не была пренебреженна никакая благоразумная мера, и Мария Медичи достигла границы без малейшего беспокойства.
На другой день Безансон вошел в кабинет кардинала.
– Ну, спросил с живостью его эминенция: – вдовствующая королева?
– Уехала в эту ночь, монсеньер.
– Слава Богу!
– Ваша эминенция не можете себе представить, сколько нам предстояло труда обмануть бдительность стражи, которая зажмурила глаза, и как мы старались обеспечить себя от преследования, о котором никто не думал.
– Это была игра… Вот вам, господин Безансон, назначение валансьенского губернаторства. Да успокоит Господь Марию Медичи! Ей пятьдесят семь лет, а мне не хватает двух месяцев до сорока шести… Мне приятно думать, что вероломная принцесса навсегда выехала из Франции.
Глава XV. 1631–1632
Поручение Боаробера. – Первая газета. – Принц Пфальцбургский. – Медовый месяц Гастона. – Небольшой ужин госпожи Шеврёз. – Повешение кавалеров св. Духа. – Ришельё – паж королевский – Кровавый год. – Смерть Марилльяка (10 мая 1632). – Заговор Монсье. – Герцог Монморанси. – Предчувствие. – Тайная поездка Гастона в Париж. – Совещание в Валь-де-Грасе. – Маркиз Мирбель – Поход войск Монсье. – Собрание королевской армии. – Сражение при Кастельнодари (7 сентября 1632). – Смерть графа Море. – Семнадцать ран. – Все погибло! – Плач королевы. – Просьба о помиловании Гастона. – Узник Лектур и лекарь Люкант. – Явка в суд. – Президент Шатонеф, – Показание Сен-Прёля. – Смертный приговор. – Письмо Генриха Монморанси к жене. – Попытки дворянства у Людовика III. – Сен-Прёль и Ришельё. – Министр и капуцин. – Список мщения. – Красные чернила. – Новая статья. – Госпожа Конде. – Бесполезные просьбы. – Портрет Анны Австрийской. – Казнь (30 октября 1632).
У Ришельё не было более соперников: вдовствующая королева прозябала в Нидерландах; Гастон, готовясь вступить в брак с Маргаритой Лотарингской, интриговал, но безопасно, то в Брюсселе, то в Нанси; Анна Австрийская, более нежели когда-нибудь