Владек Шейбал - Лейла Элораби Салем

потерять, оставить за спиной, позади себя, неизгладимый след тех сладких пленительных чувств, что испытал еще в плену, а затем после войны в мирное уже время? Сама судьба подталкивала его к решительным действиям, сопровождала на долгом новом пути в пункт назначения, и тогда ему становилось тоскливо-больно так скоро потерять привычный, но ненужный мир. Владислав понимал наверняка, что предстоит пережить следующее потрясение - новую пьесу, а каков будет ее конец, того не ведал.

Его ученики заполняли ту комнату, то жизненное пространство, в котором он чувствовал страх и спокойствие одновременно. Метод Станиславского оказался чем-то новым, необычным в Англии. Студенты остро чувствовали потребность в раскрытии своих талантов и Влад был счастлив видеть их успехи. Англичанам по своей чопорной природе вначале становилось трудно "раскрыть себя", но в общении с учителем, хоть и иностранцем, которого они горячо любили и уважали, их взгляды, вся та британская робость испарялась, они стали понимать самих себя и видеть то, что раньше не видели. Этот успех и слава актера "Канала" привели в группы Владислава других студентов, буквально покидавших прежних преподавателей из числа английский артистов, некогда потерпевших неудачу в своем поприще, и теперь желающих обучать остальных - вот только чему?

Через несколько недель от незадачливых учителей полетели недовольства и жалобы на "иноземца, подлым способом сманивающего студентов". Эта весть долетала иной раз легким ветерком до ушей Владислава, но он не предавал тому значение, гордо забавляясь мыслью о том, что завистники терпят поражение. Но по прошествии еще некоторого времени уже не легкий ветерок, но ураган пронесся над школой актерского мастерства. Ничего не подозревавшего Владислава пригласил в свой офис тогдашний директор Джон Фернал, по его грустному лицу и виноватому отчего-то взгляду Влад понял, что слухи маленькими ручейками стеклись в один бурный поток, и именно он легким листком попал в его сильный водоворот.

Послушайте, мистер Шейбал, - начал Джон, не зная, как продолжить разговор, - до меня дошли неприятные слухи, будто вы сманиваете студентов от других учителей.

Владислав покрылся густой краской, но не стыда, а бессильного несправедливого обвинения. Ему не в чем было оправдываться и он сказал как есть:

Да, в том, что ко мне приходит студенты из других групп, то правда. Но идут они по своей воле, ибо мои двери открыты для всех желающих.

Значит, вы не сманиваете учеников?

Зачем и для чего мне это нужно, если все равно из шестидесяти учащихся действительно талантливых лишь три-четыре человека? И даже если бы их было больше, мне нет надобности звать чужих, так как мои группы переполнены, а силы мои не безграничны.

Джон Фернал вздохнул. Он верил словам Владислава и не желал, чтобы этот человек покинул школу, но с другой стороны недовольны будут старые английские актеры, недолюбливающие "выскочку из Польши". Сложный выбор встал между своими и еще чужим, и директору ничего не оставалось, как открыть Владу всю правду:

Мистер Шейбал, вы должны меня понять: судьба школы зависит от моего принятого решения, а мне тоже не хочется терять директорское кресло.

Я понимаю вас, - проговорил Владислав, чувствуя, как его душу обмазывают зловонной жижей, но он и на сей раз перенес предательство, ибо привык, что его гонят или бросают.

Простите еще раз, - мистер Фернал тем самым поставил точку в разговоре, давая понять, что увольняет Владислава.

Всю дорогу до дома шел Влад медленным шагом, на ходу вдыхая в легкие холодный зимний воздух, едва сдерживая слезы. В комнате - тихой, полутемной, он остановился у окна, глянул вниз на улицу, по которой группами шли веселые студенты в преддверии выходных и Рождества. Они получат от родных и близких подарки, они будут счастливы, а его никто не поздравит, а тут еще подпись об увольнении. Потухшим взором Влад оглядел комнату, где еще вчера его ученики с веселым задорным смехом репетировали новогоднее представление, ныне все было тихо, пусто и ужасно одиноко. Завтра-послезавтра ему нужно будет освободить комнату для другого постояльца и начать искать другую работу, другое жилье. Эх, а он-то думал с таким наивным ребячеством, что жизнь начала налаживаться.

После обеда Владислав решил позвонить родителям, поговорить хотя бы с ними, испросить совета у ласковой матери. Когда он набирал номер телефона, пальцы его тряслись, отчего томящееся волнение вновь охватило его. В небывалом ожидании он слышал протяжные гудки, через несколько секунд трубку взял Станислав. Тяжкий комок сдавил горло Влада, но он силился подавить детский страх, и в жизни играя роль, сделал голос как можно больше непринужденно-радостным, молвил:

Папа, это я, Владислав. Как вы поживаете? Как ваше здоровье?

Зачем ты звонишь сюда?! - прокричал старчески й голос с того конца. - Ты выбрал Англию и отныне общайся с англичанами, а о нас забудь.

Как я могу позабыть вас, таких родных и любимых?

Родных? - Станислав в злобе рассмеялся, добавил. - Ты бросил нас, теперь и ты нам не нужен. Я отрекаюсь от тебя, ты мне не сын.

Рыдания подступили к его горлу, глаза увлажнились от мокрых слез, жестокие слова отца больно ранили сердце, но в последний раз он попытался сгладить, изменить ситуацию, повернуть ее в нужное русло.

Я позвонил лишь для того, чтобы поздравить вас всех с наступающим Рождеством, - голос его дрожал, слезы холодными каплями стекали по щекам и подбородку.

Я тебе еще раз повторяю, глупец: ты нам не нужен и в поздравления твоих мы не нуждаемся! Дари их тем, кто рядом с тобой, - отец громко выругался и бросил трубку, в телефоне раздались короткие гудки.

"Что же это делается? Господи", - прошептал самому себе Владислав, выйдя из телефонной будки. Он всмотрелся в холодные пасмурные небеса - скоро, должно быть, пойдет снег, ледяной ветер трепал полы пальто, пронизывал до костей, но ничего того Влад не чувствовал: в груди все ныло и болело от несправедливого отцовского гнева, всю душу его словно окунули в котел с кипящим маслом и порезали сердце ржавыми ножницами. Бледный, несчастный от навалившихся разом бед, брел Владислав по тропе вдоль разбитого сквера, принадлежащего колледжу. Навстречу ему шли студентки, с веселым хохотом они поздоровались с ним, сказали:

С наступающим Рождеством, мистер Шейбал!

И вас с наступающим, мисс, - машинально проговорил он, с грустью внутри осознавая, что чужие относятся к нему много лучше родных.

Ужинать в общей столовой он не стал, аппетита не было и радостная праздничная мишура навевала тоску и раздражение. Закрывшись ото всего мира,