Королевские сестры - Виктория Холт

Она смирилась с влиянием Портленда на Вильгельма. Она могла сказать себе, что для мужчины хорошо иметь министров, на верность которых можно положиться.

Но Элизабет Вильерс была его любовницей, и, находясь в Ирландии, он думал о ней.

Она не позволит этого. В конце концов, она была королевой и должна была иметь право голоса.

Она подумала о кротком Шрусбери и задалась вопросом, был бы он верным мужем.

Какая странная мысль! Затем ее мысли перескочили на визит Монмута в Гаагу. Как они танцевали и катались на коньках, и если бы Монмут не был в то время так предан Генриетте Уэнтворт, а она не была замужем за Вильгельмом, о них могли бы пойти сплетни. Возможно, они и ходили, ибо кто знает, где рождаются сплетни? Знал ли Вильгельм, что всегда найдутся мужчины и женщины, готовые обсуждать его отношения с… той женщиной.

Она взяла перо и написала:

«В вашем распоряжении будут ирландские поместья. Я считаю, было бы превосходной идеей основать в этих поместьях школы и обучать ирландцев. С вашего позволения, я должна сказать вам, что, по моему мнению, ваш чудесный успех и избавление должны обязать вас подумать о том, что вы можете сделать для продвижения истинной религии и распространения Евангелия…»

Она перечитала написанное. Рассердится ли он, что она пытается ему диктовать? Ей хотелось закричать: «Вы должны сделать это, а не осыпать такими дарами свою любовницу, пока весь Лондон, весь двор, вся страна хихикают у вас за спиной!»

— Я не потерплю этого, — сказала она вслух.

Но она знала, что, оказавшись с ним лицом к лицу, сделает в точности так, как он пожелает.

***

Он скоро вернется домой. Ее главным планом теперь было подготовить для него Кенсингтонский дворец. В своих частых письмах она рассказывала ему о ходе работ и знала, что он сочтет ее весьма некомпетентной, если дворец не будет готов к его приезду.

Но нужно было сделать так много; она с ужасом смотрела на еще не окрашенные покои. Каждый день она бывала в Кенсингтоне, поторапливая рабочих, но в то же время следя, чтобы они применяли все свое мастерство.

— Возвращение короля будет испорчено, если Кенсингтонский дворец не будет готов для него, — жаловалась она.

Она сама с лихорадочной деятельностью планировала сады. Она жаждала возвращения Вильгельма и в то же время ужасно боялась, что он приедет слишком скоро.

Она была в Кенсингтоне, когда до нее дошли вести о новых бедах. В Шотландии поднимались якобиты.

Приятные поездки в Кенсингтон закончились; теперь вопрос был не в том, «закончат ли вовремя?», а в том, «кто эти шотландские предатели?».

В Лондоне были шотландцы, и на улицах пели шотландские песни.

Знаешь ли рифму к слову «квочка»?

Знаешь ли рифму к слову «квочка»?

У Якова Седьмого была дочка,

И он подарил ее Оранжу.

Знаешь, как тот ему отплатил?

Знаешь, как тот ему отплатил?

Пес в Англию прискакал

И корону у короля отнял.

Недолго плуту ей наслаждаться,

Заставим его отсюда убраться.

Будет высоко на суку он качаться,

И Яков станет опять королем!

Неужели этому не будет конца? Неужели эти «Джеки» всегда будут таиться за каждым углом? И как она могла спокойно спать по ночам, слыша угрозы в адрес Вильгельма?

Поднялась тревога, когда в Бердкейдж-Уок подслушали мужчину и женщину, замышлявших ее убийство. Женщиной посчитали Кэтрин Седли, хотя реальных доказательств этому не было. Королеву охраняли, но покушения на ее жизнь не последовало, а мятеж в Шотландии закончился поимкой зачинщиков. Кэтрин Седли была в это вовлечена, но Мария не могла позволить наказать ее слишком сурово, ведь, в конце концов, она была любовницей Якова и, должно быть, питала к нему некоторую привязанность. Как же трудно было наказывать тех, чье преступление заключалось в верности ее собственному отцу!

Несколько из них сидели в Тауэре. Она не хотела о них думать. Как же она жаждала вернуться в Голландию, ухаживать за своими садами, жить тихо и мирно. Как же она хотела, чтобы ее никогда не втягивали в этот конфликт между отцом и мужем.

Каждый день она просыпалась, гадая, какой новый кризис обнаружится. Она всегда была человеком привычки, и ее дни шли по заведенному порядку: она просыпалась в шесть, ей приносили чай, и она работала с бумагами до восьми, когда шла на молитву; затем она снова работала весь день до вечера, когда, если не было публичных мероприятий, она расслаблялась за любимыми картами; она редко ложилась спать раньше двух часов ночи. Каждый день она писала Вильгельму; она всегда любила писать письма и находила, что писать ему гораздо легче, чем говорить.

Она не получила ответа на свое письмо об ирландских поместьях, но Вильгельм не был любителем эпистолярного жанра. Он был солдатом, занятым серьезными делами, а она, хоть и проявила себя хорошей правительницей, была в первую очередь женщиной эмоциональной.

Ее успех в качестве правительницы ничего бы для нее не значил, если бы кампания Вильгельма провалилась. Она постоянно отвлекала внимание от собственных достижений, чтобы указать на его. Если бы народ приветствовал Вильгельма, чего никогда не случалось, это доставило бы ей большее удовольствие, чем приветствия в ее собственный адрес. Она жаждала, чтобы народ ценил его, чтобы понял, почему он взял корону. Не ради собственной славы, хотела она донести до них, а чтобы спасти Англию для протестантизма.

Теперь он скоро вернется домой. Она слышала, что он уже в пути.

Она возвращалась из Кенсингтона, где смотрела, как продвигается строительство, и между ее бровями залегла тревожная морщинка. Дворец не будет готов — теперь она была в этом уверена, — и он будет очень разочарован.

«Надо было убедиться», — корила она себя.

Когда ее карета свернула во двор, лошади внезапно шарахнулись в сторону; они взвились на дыбы и рванулись… прямо на статую Якова II.

Прижав руку к горлу, она вышла. Мгновение она стояла, глядя на обломки изваяния своего отца, которое разрушила ее карета. Она дрожала, видя во всем происходящем дурной знак.

***

Вильгельм вернулся домой, и, поскольку Кенсингтонский дворец не был готов, встреча состоялась в Хэмптон-корте.

Она улыбнулась ему, и лицо ее озарилось великой радостью.

Звонили колокола, и народ приветствовал его. Он был груб и голландцем, с крючковатым носом и кривой спиной, но все же он был завоевателем. Он взял руку Марии и сумел