Книжный магазин в Мейфэре - Элиза Найт

Да, но только не Диана.

Нам подали чай, и мы пили его в молчании, наблюдая за тем, как медленно оживают лондонские улицы. Норвежцы, бельгийцы и представители других стран, которые искали в Лондоне убежища, смешивались с утренней толпой. Англия стала приютом для граждан иностранных держав, хотя от Гитлера и его головорезов нас отделяет лишь узкий канал.

Наш новый премьер-министр Уинстон Черчилль (который женат на тетушке Эсмонда Ромилли и приходится тому дядей) каждый вечер сообщает по радио о действиях Германии. Он не скрывает правду ради нашего спокойствия. Немцы выигрывают войну, несмотря на все контратаки. Бельгия, Франция, Люксембург и Нидерланды уже находятся во власти нацистов.

Мои мысли преодолели небольшое расстояние – от кафе, где мы сидели, до Министерства внутренних дел, где у меня были связи. Следует ли мне побеседовать с кем-нибудь о Диане? Хорошей же сестрой я буду после этого! Просто никудышной!

Что важнее: безопасность нашей великой страны или чувства сестры, которая уже показала себя предательницей? У меня нет выбора. Если бы я раньше рассказала в Министерстве внутренних дел о ее кознях, возможно, это что-нибудь изменило бы.

Я поскорее прогнала столь ужасную мысль.

– Можно задать один личный вопрос? – спросила я, сменив тему.

Софи улыбнулась:

– Не стесняйся.

Я посмотрела на ее безымянный палец, на котором виднелся четкий след от недавно снятого кольца.

– Почему ты не носишь свое обручальное кольцо?

Софи встретилась со мной взглядом.

– Мой муж погиб из-за несчастного случая на учениях.

– Прости.

Она слабо улыбнулась, глядя в пространство, будто ее муж мог ждать на другой стороне улицы.

– Все в порядке. Джеффри был сокровищем, и я благодарна за то время, что мы провели вместе.

– Он служил в армии?

Она стоически кивнула и провела языком по зубам.

– Наш брак оказался недолгим, но я очень любила его, – она печально улыбнулась. – Может, однажды я встречу кого-нибудь, хотя бы слегка похожего на него, и снова полюблю.

– Надеюсь, так и будет. Такая очаровательная женщина, как ты, заслуживает этого.

Софи склонила голову набок и издала смешок:

– Как и ты, мой друг.

Я пожала плечами.

– Прод еще жив, но я не люблю его. И не уверена, что когда-нибудь любила.

Разве любовь – мерило всего? Диана любит Людоеда, но я никому не пожелала бы такой любви. Оправдывает ли любовь то, что нельзя оправдать? А как насчет моей любви? Испытывала ли я ее? Не уверена, что мое сердце когда-нибудь трепетало от нее.

Два дня спустя сквозь треск приемника мы слушали ужасающие новости. Во французском Дюнкерке наши войска подверглись массированной бомбардировке. Кале потерян, Бельгия потеряна.

А Питер… Он там, в самой гуще. Наверное, ведет своих людей в атаку. Я молилась о том, чтобы он остался в живых, а не лежал на берегу, истекая кровью. Молилась, чтобы широкомасштабная эвакуация по морю, организованная с привлечением добровольцев – в том числе владельцев рыбачьих лодок, – увенчалась успехом и помогла спасти наших мужчин. Молилась об окончании этой битвы.

Шли дни, и мы сидели, приклеившись к радиоприемнику. Бомбили Париж, и Черчилль кричал в каждой гостиной, кухне, кафе и больнице, что мы никогда не сдадимся. Как и тысячи других жен и матерей, я лежала на диване, свернувшись калачиком, прижимала к груди своих собачек и задавалась вопросом: увижу ли я снова мужа, брата, друзей?

Немцы не собирались отказываться от плана добраться до Великобритании. Гитлер мечтал о безоговорочной победе над нами. Атаковав наши войска на французской земле, нацисты почти завершили вторжение во Францию. Гитлеровская армия топила наши корабли и захватывала в плен наших солдат в Сен-Валери-ан-Ко.

Я терзалась из-за того, что так и не сходила в Министерство внутренних дел насчет сестры. А вдруг она каким-то образом способствовала разгрому наших людей нацистами?

Через десять дней после первых признаков беды в Дюнкерке (когда я уже думала, что все потеряно) вдруг открылась дверь и вошел Питер, совершенно изможденный и сломленный.

Вскочив с дивана, я бросилась к нему. Он задрожал, обнимая меня исхудавшими руками, мы оба вздохнули с облегчением. Я повела его наверх и наполнила ванну. Мы молчали, пока я всыпала туда соль для купания. Не потребовались слова и когда Питер разделся и погрузился в ванну. Я не могла и представить, какие ужасы ему довелось повидать. Наверное, это очень-очень страшно – спасать своих людей от ран, от смерти, от зла в чистом виде.

Я вымыла ему спину, проводя намыленными пальцами по узловатым мышцам, выступающим под покрытой синяками кожей. За это время он несколько раз засыпал. Покончив с мытьем, я попыталась уложить его в постель, но Питер потянул меня за собой. Мы занимались любовью в кромешной тьме, и я была совершенно уверена, что плечо мое намокло от его слез.

Несколько дней спустя мы слушали по радио Шарля де Голля, который призывал силы «Свободной Франции» [66] сражаться с нацистами:

– Франция не одинока! Она не одинока! За ней – великая империя! Вместе с Британской империей она может образовать блок, который будет контролировать моря и продолжать борьбу…

Де Голль твердо заверил свой народ в поддержке Британии. И вдруг Питер сообщил, что возвращается в свой полк; правда, на этот раз их разместят на наших берегах.

– Когда ты уходишь? – спросила я.

– Завтра утром. На рассвете.

Де Голль продолжал:

– Франция, как и Англия, может положиться на безграничные индустриальные ресурсы Соединенных Штатов…

Подавив страх, я кивнула. Мы еще не поговорили ни о том, что случилось на пляжах Дюнкерка, ни о том, насколько близко Питер подошел к своему пределу и даже к смерти. Но я уважала мужа за его спокойствие в момент, когда он сказал о возвращении на войну.

Мы не обсуждали Аделаиду и то, что он делал, пока я дежурила в пункте первой помощи. И больше не занимались любовью. На фоне войны и смерти подобные дискуссии казались неуместными. К тому же, если прошлое меня чему-то и научило, так это тому, что любые разговоры такого рода ничего не меняют в моем браке.

Когда на следующее утро Питер ушел, я немного взгрустнула. Но переполняли меня и другие эмоции: в этот момент и я, и даже деревянные стены моего маленького дома вздохнули с облегчением.

20 июня 1940 года

Дорогой Марк!

Любопытствующие желают знать твою позицию относительно всепрощения. Следует ли прощать независимо от того, каков проступок? Есть ли разница между умышленным грехом и