Ласточка - Алексей Тимофеевич Черкасов

за семьюдесятью сургушными печатями! Перемахнул бы наметом все печати и замки, сграбастал бы красотку в охапку да через седло бы ее, – и пшла, пшла, пшла! До самой Клюквенной, где проживал в ту пору. А тама-ка моментиком за свадебку да в передний бы угол ее, под иконушки. Вот как! Как вроде Богородицу Пресвятую. В самый аккурат вышло бы.

Старик поднялся с корточек, одернул полы полушубчишка и торжественно возвестил:

– К примеру сказать, каким я был при партизанстве…

Песня оборвалась, и послышались торопливые шаги. Старик посторонился в дверях, а у меня от неожиданности дух захватило – передо мною была… Гутя-дочь! Она! В теплой вязаной кофте, в темной юбочке, в черных валенках, стройная и гибкая, как лозинка, она не шла, а будто парила в воздухе. Надо было видеть, как она взглянула – коротко и резко, точь-в-точь ласточка крылом чиркнула.

Веснушки! Те самые, какие когда-то были у Гути-мамы. На щеках и на середине носа. Едва заметные, зимние. Вот удивительно! Как я не заметил у Гути-дочери веснушек в прошлый приезд?

Уставилась на меня круглыми синими глазами и чуть попятилась.

– Здравствуй, Гутя! – подал я руку.

– Ой, как я перепугалась! Гляжу и глазам не верю. Опять к нам приехали?

– Приехал.

– Давно?

– Только что с машины.

– Наверное, к партизанам, записывать?

– Может, что и запишу. А я тебя не узнал по голосу. Ты очень хорошо поешь!

– Еще бы! Волков пугать.

– В театре бы петь.

– Разве сумею?

– Не боги горшки обжигают, Гутя.

– Эт-то в аккурат сказано, – вставил слово старичок. – Теперешние люди самого бога заткнули за пояс. Куда ему! Спутник летает в небе. Это как надо разуметь? А так: стал быть, бога на небушке-то нету. Не проживает. И архангелы со всеми херувимами, а так и святые, от Иоанна Предтечи до самово Георгия-победоносца. Потому, стал быть, революция упразднила Георгиевский крест, как фактическое надувательство затемненных солдат. К примеру сказать…

– Да перестаньте вы, дедушка Ананий! – отмахнулась Гутя и, обращаясь ко мне: – У мамы были? Нет? Она сейчас не у сестры живет, а дома.

– С отцом?

Гутя поджала губы и ответила сердито:

– Их не поймешь. Ходят в разные двери, а через стенку переговоры устраивают. Мама же, знаете, жалостливая, прощающая, и вообще… Сами увидите. Ну, я пойду колоть дрова. Надо в тех комнатах печь протопить, а то вы еще замерзнете. Ведь ночевать будете? Или пойдете к Теминым? – и не успел я ответить, как Гутя схватила десятифунтовый тупорылый колун, выскочила за двери, и тут же раздались ее быстрые шаги вниз по лестнице.

– Видал? – кивнул старичок. – Птица в натуральном смысле!

И вдруг, что-то вспомнив, старичок подошел ко мне, пригляделся.

– По партизанам приехали?

– Может, с кем-нибудь встречусь.

– Кого имеете на примете, в конкретности?

Я назвал фамилии.

– Смеетесь или как? – надвинулся на меня дед Ананий, как его назвала Гутя. – К приблизительности сказать – Таленков. Видимость одна, а не партизан. Ну, сидел при штабе, мобилизацию проводил под ямщину, то-се, и партизанство все. Или вот Захар Трофимов. По дезертирству смылся в тайгу. Али взять того же Покатилова…

Дед Ананий учинил такой погром всем названным мною партизанам, что и мне стало жарко. И даже лысина его будто засверкала зловеще.

– А вот про Кученкова слыхали? Не слыхали? А я сам и есть Ананий Панкратьевич Кученков! Зажимщики, которые только отирались возле партизан, начисто похерили меня из главного алфавиту. Ну, да меня не похеришь! Я – вот он: живехонек, самолично существую. Тальский уроженец, а проживал с началу партизанства на станции Клюквенной. То исть, в Уяре, стал быть. Эх, кабы самого Кравченку сюда призвать! Он бы моментом учинил растребиловку: Дудкину, Сухову, Паршукову, Покатилову и Трещенку треснул бы по башке, апосля расщепал бы на лучину. И самолично указал бы: вот он, Ананий Панкратьевич Кученков! Как был при мне правая рука, так и по сей день правая рука. И учредил бы меня в том алфавиту под номером первым!

– Но ведь первым номером должен быть сам Кравченко, как командующий партизанской армией?

Дед Ананий прищурился:

– Кравченко? А ежели нет, тогда как?

Я развел руками.

– Ума не приложите? – прищурился дед Ананий и, взяв в пальцы пуговицу моего пальто, начал ее накручивать справа налево и слева направо. – Подскажу вам. Кумекайте: идете вы в деревню с оружием. Немногочисленно. Сотня-две с вами, аль более. Не в том загадка. Скажи: как ты можешь вести отряд в деревню, ежели тебе неизвестно, какие силы белых в деревне? Может быть, их там тысяча штыков и пушек понаставлено, как частоколу в ограде. Стал быть, подумай: сам себя и других тащишь на верную гибель? Так или нет?

– Без разведки войны не бывает.

– Не бывает? – подхватил дед Ананий. – А уваженье какое той разведке? На каком месте поставите?

– Думаю, на первом.

Дед Ананий чуть было не оторвал пуговицу от пальто.

– Эге! В точку выражено. А я был в ту пору заглавная фигура тайной разведки самого Кравченки! Смыслишь? Как по-теперешнему сказать – шпиён! Первеющий шпиён. Супротив меня сам Колчак не сработал бы, вот те крест. В каких токмо шкурах я не перебывал, штоб выудить у белых самую таинственность секретных планов, подсчитать все пушки, какие двигались на партизан, сколько рот, кавалерии, кто офицеры от подпрапорщиков до самого злющего генерала! Кто такую работу проворачивал? Шпиён! Я самый и есть.

– Шпион?!

– Шпиён. А што? Для своих работал. С охотностью. У меня, может, талант сызмальства к шпиёнству. Бывало, задумаю выудить какую тайну, три версты проползу на брюхе, а всеж-даки все разнюхаю.

Дед Ананий на глазах преобразился: глазенки сузились, и весь он как-то скособочился и будто на голову меньше стал.

– Думаете сичас: старикашка хвастает аль врет и ног под собой не держит. Ошибаетесь, товаришок! По шпиёнству я собаку съел! Ни разу полковник при золотых погонах, у которого я за кучера пристроился, в сумленье не входил: юродивым, блажным почитал меня и злющим на красных. Как почну, бывало, подпекать его высокоблагородие насчет красных, так он сам краснее клюквы делается. Вот оно как! Нервы ему раззуживал, штоб земля у иво плыла из-под ног. Раззудишь высокого благородия, глядишь, двинул полк под засаду к партизанам, а в обратную сторону возвертываются охвостья без пушек и винтовок, без снарядов и амуниции. Вчистую разделаны!

Я все еще сомневался, что дед Ананий был именно таким всесильным «шпиёном», как он сам себя навеличивал.

– Вижу, доверья не оказываете. Ну, да я вас сичас поддену. Вот мы только что повстречались. Разговорились, а я знаю про вас много-о!..

И дед Ананий погрозил пальцем.

– Что же вы знаете? – усмехнулся я.

– А вот слушай и на ус мотай. Приехали