Облака на коне - Всеволод Шахов

Трояни протёр платком очки. – Нобиле после перелёта с Амудсеном очень изменился. Улетал в звании полковника, а возвратился генералом. Молчаливый и скромный, он превратился во всемирного героя и оратора. У него даже зрение улучшилось, очками он уже не пользовался.

– Хм, – Борис удивлённо качнул головой.

– Зато вот с нами… Нет, вроде ничего не изменилось, так же был дружен, но вот как он купался в лучах славы многих отталкивало. Потихоньку, и враги, и друзья, все в одну сторону сместились. Вообще, Нобиле всегда очень любил командовать. И знаешь, как–то удачно и непринуждённо у него это получается. Я подозреваю, что он и на почти обанкротившемся после войны авиационном заводе в Риме остался только чтобы не потерять возможность командовать. Жил на гроши, хотя жена у него к тому времени была… да и мать больная. Но он отказывался от лучших предложений. Он и на меня косо смотрел, когда я претензии предъявлял, что мало платят. Он человек идеи – это качество характера у него особое.

С маленькой террасы купола Исаакиевского собора туманная и дождливая панорама Ленинграда умиротворяла.

Трояни продолжал.

– Я ведь в дирижаблестроение попал от безысходности. После войны авиационная отрасль ненужной стала, не до неё было. Упадок во всей экономике. А после окончания университета появилась возможность устроиться к Нобиле. Он у нас в университете вёл курс по авиационной технике. Тогда он свои первые дирижабли начал строить. Взял меня к себе, но не без проблем. Пришлось осваивать, правда душа не лежала к этим неповоротливым монстрам, да ещё опасным. Насмотрелся я на войне, как вспыхивали немецкие цеппелины. Но, тем не менее…

Трояни запрокинул голову. Серые, тяжёлые тучи напористо перемещались. Их свинцовый оттенок угрожающе предвещал новую порцию дождя. Решил сменить тему разговора.

– Борис, не выходит у меня из головы – вроде балки нам сделали на вагоностроительном заводе неплохие, результаты испытаний на прочность нас удовлетворили, но хотелось бы ещё по одной оси нагрузить. Для меня дюралюминий – материал новый. Мы в Италии стальные трубы использовали. Понимаю что значительно в весе выиграем для «Вэ–семь», но беспокоят меня эти соединения на заклёпках.

– Хорошо, вечером может получится переговорить с Карповым, – Борис взглянул на часы, оживился, с весёлостью в голосе, добавил, – если сейчас обратно в гостиницу пойдём, то успею позвонить на завод.

– Да, лучше из гостиницы звонить, там и образцы лежат, легче будет объяснять, – Трояни закивал, – я думаю, культурной программы мне хватит. Музеи посмотрели, в соборах побывали. Борис, ты хорошо Ленинград знаешь, спасибо за экскурсию.

Стали медленно спускаться.

– Я несколько лет в Ленинграде успел поработать… а потом, осенью тридцать первого года в Москву проектное бюро перевели… Дирижаблестрой организовали.

– Борис, ты неплохо по–французски говоришь,

– Да, довелось… – Борис потёр лоб, – родился–то я в пересыльной тюрьме в Тюмени. Родителей в ссылку гнали за деятельность в подпольном революционном кружке. Мать – из партии эсеров, отец – студент, исключённый из Московского университета из–за неблагонадёжности… это в седьмом году было. А в девятом им удалось бежать во Францию. Там мы и жили. В России богатые родственники остались, деньги присылали. Дед к нам переехал. Отец в Париже Сорбонну окончил, мать – университет в Монпелье, а я – в лицей… в четырнадцатом году.

Трояни почувствовал, что Борис украдкой оценивает его внимательность.

– А в восемнадцатом году мы вернулись в Россию. В двадцать пятом школу окончил… на механический факультет в Московское высшее–техническое училище на специальность «Дирижаблестроение» поступил.

Трояни молчал. Борис, видимо, решил его оживить, спросил:

– Феличе, что сегодня особенно понравилось?

– О, конечно… сначала очень хотел в Эрмитаж… Рембрандт? Ну что сказать? Всё черное! Время поработало не в пользу. Рубенс… совсем не то, что я ожидал. Вялость и однообразие цвета, а ещё однообразие форм. Для меня невыносимо! Зато неожиданность – Ван Дейк. Вот где свет и яркость цвета, рельеф, совершенство композиции…

Трояни перепрыгнул через две ступеньки. Обернулся, но Борис не последовал его примеру.

– Военно–морской музей меня поразил. Корабли времен Петра Первого и модели новых, современных. Вот где раздолье инженерной мысли!

– То есть то, чем мы занимаемся других масштабов? – Борис, казалось, удивился..

– Занимаемся… занимаемся. Борис ты же знаешь, мой выбор будущего – самолёты!

– Получается лучшие годы в никуда? – Борис просверлил глазами Трояни.

– Получается… – Трояни развёл руками, подумал: «Какой же он наивный, как беззаботный забавный собачонок, познающий мир… тычется мордочкой, радуется… но и цапнуть может».

Трояни решил пояснить.

– Мечты так сладки и так хрупки. Когда они очаровывают, ты стремишься к ним, а когда понимаешь, что они становятся чужды, ты убеждаешь себя, что это было затмение, детская блажь, что новая мечта будет более реальной и вновь очаровываешься чем–то пока недоступным…

Трояни мягко посмотрел на внимательно слушавшего Бориса и завершил свою тираду:

– Да, всё же мечта не может быть «более реальной» – это неинтересно, это будет тогда называться «ремеслом». А ремесло – не для творчества… Но большая мечта – это гремучая смесь. Если большое дело, то не всё от тебя зависит.

7

Харабковский мучительно старался удержать всю нить математических выкладок, рассыпанных на тетрадных листах в виде небрежно записанных чернильных интегралов, дифференциалов, констант и переменных. Рютин комментировал, попутно бросал фразы, вроде: «имея ввиду», «очевидно, что», «удобнее применить». Харабковский не показывал вида, что уже потерялся в математических премудростях, и только покорно кивал, искоса поглядывая на сидящего рядом Рютина, и ждал, когда тот дойдёт до конечного результата.

Наконец Рютин перелистнул ещё страницу и закрасовалось жирно подчёркнутое – «Выводы».

Харабковский оживился, сосредоточился, чтобы оценить насколько сложной получилась конечная формула, но отвлекло шуршание за дверью и едва слышимый стук.

Из–за двери показалась тёмная головка, затем и сама её обладательница. Смущённый вид и кипа бумаг в руке.

– Где я могу найти Харабковского?

Харабковский смутился, недовольно подумал: «Это ж надо так! Я уже полгода главный инженер!» Вслух не сказал – обошёлся нейтральным:

– Вы его нашли!

Девушка, как показалось, отшатнулась.

– Как?

На помощь пришёл Рютин:

– Да что вы так испугались? Вот он, перед вами! – доброжелательно выставил ладонь.

Харабковский даже выпрямил спину, как бы доказывая свою принадлежность к этой фамилии. Но девушка недоверчиво переводила взгляд то на одного, то на другого.

– А вы меня не разыгрываете?

– Зачем нам это? Вот – перед вами – главный инженер Харабковский.

– Я… я другого думала увидеть…

– Кого? – Харабковский опешил.

– …я… я вчера приходила к вам в кабинет… ну, на третий этаж… там другой был… дядечка старенький…

– Хм, ну это мой заместитель.

– Я смету–план