Хроники «Бычьего глаза» Том I. Часть 1 - Жорж Тушар-Лафосс

кальвинизм, нападет на него с энергией, помимо этого фанатизма, который один не ведет ни к, чему. Вельможи? Но он их унижает. Нация? Она его ненавидит. Чужестранцы? Но Ришельё заставил их ненавидеть лукавую политику. Чтобы тирану быть сильным, необходимо казаться популярным, а иначе три мальчика, которые осмелятся поднять решительно знамя над головой, свалят этого властелина, с высоты его могущества. О, я хотел бы, чтобы наша высокомерная держава представляла так же мало прочности, и как ваш деспотизм в красной рясе! Я, простой офицер, темный гражданин, затерянный в толпе, только бы дунул и она повалилась бы. Но министры наши, не столь утонченные как ваши, не менее однако же проницательны: они умеют опирать королевскую власть на лелеемую, разбогатевшую аристократию, которая в свою очередь лелеет и обогащает все, что есть нечистого в народе, и таким образом посредством передачи подкупа угнетение в Англии продержится до тех пор, пока благородная, сильная рука не раскроет глаз честной нации, которая против желания подчиняется такой печальной судьбе.

– В Великобритании возможна революция: у вас есть народ. Людовик XIII, или скорее его министр, считает только подданных.

– Может быть.

– Но разве же нельзя создать во Франции любви к народу?

– Может быть… Но будет основательно предполагать, что явится человек, который сумеет обуздать ее, воспользовавшись ею.

– Души наши сошлись вполне, сказал Оливер, крепко пожимая руку монаху.

– Возвратимся к нашему восстанию. Я доверился вам касательно бунта, готового вспыхнуть во Франции: искра, которой я требую у вас, может зажечь его. Я живу в Странде. Проводите меня туда и получите условленную сумму.

– Я за вами следую.

И заговорщики пошли на квартиру отца Жозефа, по улицам, где еще не было, как теперь, тротуаров, явившихся столетием позже, мимо кирпичных домов, закоптелых от угольного дыма. Они часто спотыкались на неровной мостовой, ибо Лондон освещался тогда лишь фонарями сторожей – блуждающими огнями, мелькавшими там и сям во мраке.

Входя в комнату, отец Трамблай дал знать удалиться слуге, отдыхавшему у камина.

– Слушаю, отче, отвечал слуга легкомысленно, если, не лукаво, за что на него посмотрели свирепым взором.

Титул не ускользнул от Кромвеля. По свойственной ему проницательности, он возымел подозрение, которое в течение нескольких секунд заставило его задуматься. Но совершенное спокойствие быстро появилось на его лице и опытный глаз монаха мог видеть, что если английский реформатор и побоялся на мгновение быть скомпрометированным, но ум его быстро в себе самом нашел средство против всякого страха.

– Капитан, – сказал Жозеф с прежней уверенностью, словно он ничего не заметил в игре физиономии Оливера Кромвеля: – в этом мешке десять тысяч экю золотом… возьмите их. Я имею ваше слово, и я больше ничего не требую.

– Я никогда не изменял ему. Но, – прибавил Кромвель, как бы по вдохновению: – теперь кажется пора мне узнать кто вы.

– Я барон Леклерк[16]; но между нами имя не много поможет делу.

– Вы правы, и если я спросил ваше, то для того, чтобы знать, как осведомиться о вас, придя в дом. Впрочем я хочу объяснить вам, что никогда в жизни я не боялся измены, потому что никогда ничего не предпринимал, не устроив против нее гарантии

– Теперь это было бы излишним, – сказал Жозеф с довольно откровенной улыбкой.

– В этом я бесспорно убежден. Кстати! Облегчим немного это бремя золота; я уже представил довольно ясно счет издержкам для моего предприятия; прибавим несколько десятков пистолей на непредвиденные расходы, и это приведет нас к трем тысячам экю. Вот все, что я беру. Я полагаю, вы, барон Леклерк думаете, чтобы Оливер Кромвель продавал свое усердие. Меня одолевает непомерная страсть работать для освобождения моего отечества; небольшое движение в Лондоне удобное чтобы вызвать на свет друзей, которых я ищу, согласуется случайно с вашими замыслами; я получаю за него щедрое вознаграждение; но позвольте заметить, что собственное удобство, прежде всего, побуждает меня к этому делу. Я вкладываю решимость, вы вкладываете деньги; мы совместно обсудим средства или, если вам нравится лучше выражение, – союз. Следовательно, не нужно взаимных разведок, ибо каждый из нас действует в смысле собственного интереса. Если это соглашение для вас удобно, мы можем не раз к нему возвратиться. Прощайте! бесполезно было бы видеться нам завтра: я уверен, что вы узнаете что-нибудь обо мне до вечера.

Здесь папист и кальвинист, которые так хорошо сошлись под влиянием их взаимного честолюбия – в последнее время Жозеф всегда почти следовал порывам своего – папист и кальвинист чрезвычайно довольные друг другом, обещали встретиться послезавтра рано в уайтгольской таверне.

Кромвель был слишком опытен, чтобы приглашать влиятельных реформистов нижней палаты на пир, какого он, простой офицер, не имел уважительной причины предлагать им. Оливер поручил одному из их товарищей, с которым был дружен, пригласить их от имени последнего. Ни один парламентарист не преминул принять приглашения В XVII столетии, особенно у англичан, были в большой чести роскошные пиры, переходившие в оргии. Почти постоянные войны довели тогда людей до стесненного положения, так что мысль о завтрашнем дне казалась еще сомнительной. Поэтому рождалось жадное желание насладиться благами, которые могли каждую минуту ускользнуть, и неумеренность льстила, тем более, что заставляла забывать неверное будущее. Собрание реформистов нижней палаты увеличилось известным количеством нивелиров, чуждых почестям представительства, посреди которых не находился осторожный Кромвель. Оно было шумно от звона стаканов и горячности патриотических тостов; потом оно окончилось бурным движением, которое, вследствие опьянения, сделалось враждебно власти. Знамена британских цветов, но без королевского герба, по обычаю, выставлены снаружи открытых окон пиршественной залы; по обычаю также пировавшие, с салфетками на шее, со стаканом в руке, с раскрасневшимися лицами выходили на балкон проповедовать народу, собравшемуся у дверей таверны. Энтузиазм, произведенный этими пьяными речами, вскоре обнаружился среди масс, впрочем, оживленных и подогретых обильными возлияниями портера. Щедро заплаченные коноводы разделили плату; многочисленные толпы начали шумно бегать по городу; со всех сторон слышались крики: «Да здравствует свобода! Да здравствуют наши храбрые парламентские реформисты! Долой роялистов! Смерть папистам»! По временам звенели стекла магазинов, принадлежавших противникам реформы, а на некоторых перекрестках жгли изображения знатных сторонников двора, и главным образом первого министра.

В продолжение этого беспорядка, отец Жозеф, прокрадываясь мимо домов, как ночная птица, с мрачной радостью наблюдал страшный результат своего поручения и отправился к госпоже Кларик, без сомнения с целью получить поздравление. Графиня приняла Жозефа в саду, куда вышла послушать отдаленный шум бунта.

– Слышите, графиня? сказал монах глухим голосом, после короткого поклона.

– Ах, барон, я дрожу.

– Вот какие последствия влекут за собой человеческие страсти,