Хроники «Бычьего глаза» Том I. Часть 1 - Жорж Тушар-Лафосс

– Какие зловещие крики! Вероятно польется кровь?

– Это не удивит меня… Иногда грех не может быть искушен иначе, как посредством преступления. Слушайте, слушайте.

В этот момент Жозеф, стоя впереди графини, протянул руки и устремил глаза по направлению, откуда слышались смесь резких криков, звон разбитых стекол, треск горевших костров, зажженных народным мщением. В этот момент Жозеф походил на князя тьмы. Одно время его вид испугал его хорошенькую собеседницу.

– Ах! воскликнула она голосом, явно выражавшим испуг: – как мне грустно, что советами своими содействовала этим гибельным вспышкам!

– Успокойтесь, графиня, отвечал монах с улыбкой еще отвратительнее его мрачной важности: – люди эти идут твердым шагом для вашего прямого удовлетворения: курьеры, посланные из Уиндзора, отвлекут великолепного Бэкингема от нежных наслаждений Капуи. Он скоро подавит этот мятеж, а последствия его будут столь же сладостны, сколько ужасны действия. Примите мои поздравления. Я думал, что было бы приличнее вам узнать последствия ваших официальных советов иначе, как посредством замешательства на площади. И вот я квит с вами относительно вежливости, в отсутствии которой вы могли упрекнуть меня, ибо то, что происходит в эту минуту, есть просто ваше дело… О, беспорядок увеличивается… Возрадуемся, графиня, дело начинает приносить плоды.

– Перестаньте, перестаньте, барон, вы меня пугаете.

– И не думал; я хотел только быть вежливым; но любимец Карла I исполнит эту обязанность гораздо искуснее меня.

С этими словами капуцин, грубо поклонившись, оставил графиню, которая не вставала, чтобы проводить страшного иностранца.

Войдя к себе, Жозеф нашел следующую записку, очевидно писанную измененным почерком:

«Вы не обвините меня в медленности, господин барон; вечер вам показал довольно событий, не требующих объяснения. Завтра сцена будет еще живее. Слабый Карл, скрывая свой ужас за слабыми зубчатыми стенами Уиндзора, послал в Лондон несколько сот гвардейцев; но не будет так неблагоразумны, чтобы приказать им стрелять, а реформисты впали бы в огромную ошибку, если бы открыли огонь. И так город будет целый день наш, а я буду слишком занят, чтобы видеться с вами.

«Если вы должны, как мне говорили, оставить нашу столицу в ближайшую ночь за этой, которая начинается, я буду в десять часов вечера у подошвы Лондонской башни, где вы намеревались сесть на корабль: там мы и попрощаемся».

Письмо это не было подписано, но Жозеф не мог не узнать его автора, которого не мог надивиться изумительной деятельности, а особенно осторожной ловкости. Действительно Оливер был зачинщиком происходившего движения; он был везде, чтобы раздувать огонь бунта, и нигде не возможно было его заметить. На другой день этот ловкий заговорщик еще более удивил капуцина, когда последний увидел его во главе гвардейской роты, идущим против мятежа, которого он был душой, и влияя взором и жестом на бунтовщиков, когда, казалось, готов был поражать их.

В продолжение второго дня бунт принял более серьезный и в тоже время более опасный характер. Многих коноводов реформатской партии народ относил на руках в нижнюю палату: шумная овация, на которую они соглашались с величайшим удовольствием. С другой стороны на парламентаристов, рабски преданных монархии, нападали в их каретах, бросали в них яблоками, яйцами, морковью, репой. Шляпы их, сорванные смелыми мятежниками, становились игрушкой толпы, которая подбрасывала их на воздух. Подобным выходкам войска противопоставляли только недостаточные увещания, не предпринимая ничего решительного.

Отправляясь вечером к подошве Лондонской башни, Жозеф видел несколько домов в огне; но может быть, что этот пожар был делом личной мести, всегда готовой быстро совершиться под тенью народного движения. Монах несколько времени дожидался Кромвеля, стоя в лодке, которая должна была отвезти его на корабль. Он с некоторого рода обожанием смотрел на эту древнюю крепость, защищенную башнями, из которой англичане сделали в одно и тоже время арсенал, государственную тюрьму и зверинец. Зубцы и кровли этой колоссальной массы вырезывались на безоблачном небе, тронутом местами пурпуром пламени, поднимавшегося от дома, который горел сзади этого древнего здания. Величественна была картина этого исполинского темного силуэта, обрисовывавшегося на огненном фоне. Временами Трамблай следил взором вдоль Темзы за подвижными факелами, которые без сомнения были носимы мятежниками и которые озаряли красноватым светом дворцы, стоявшие на набережной. Скоро показался Кромвель.

– Ну, что довольны вы? спросил он более грубым тоном, чем прежде.

– Да, капитан, я считаю вас человеком блестящих способностей и жалею тех, кто сделается вашими врагами.

– Посоветуйте же папистам никогда не ссориться со мною, этим, вы можете оказать им добрую услугу, отец Жозеф Тромблай.

Это имя ошеломило монаха на несколько мгновений; но без труда догадавшись, что его инкогнито было выдано слугой, он не замедлил ответить:

– Так как вы большой знаток дел человеческих, вам должно быть известно, что ни моя одежда, ни положение, в которое я поставлен необходимостью, не могли нам помешать соединиться. Я был искренен, когда вам сказал, что человек моего закала не отдастся душей и телом Ришельё, а служит ему, как служат пленные христиане алжирскому или триполисскому дею.

– Я это знаю и, не терпя притворства, должен вам сказать, отец Жозеф, что при удобном случае нас не разделит различие верований.

– Все мои чувства принадлежат вам, исключая этого священного пункта.

– Э, полноте! перестаньте, ведь тут нет секретаря, который записывал бы… Сознайтесь откровенно, что люди одного с нами закала были бы плохие политики, если бы занимались религиозными вопросами, когда они не ведут к какой-нибудь солидной цели. Я также считаюсь очень набожным[17]; четыре года уже, как я стою во главе пуритан, возбуждая их рвение, воспламеняя восторг и представляя из себя человека, который только и думает что о Боге. Но если я подобным образом благоприятствую этим добрым секаторам, то потому, что они составляют могущественную партию в Соединенном королевстве. И так если когда-нибудь я добьюсь власти в исполнение предсказания Уиндзорского привидения, я проведу уровень над всеми этими культами, чтобы не было никакой страшной партии, которою мог бы воспользоваться подобный мне честолюбец. Вот, отец Трамблай, что и вы должны сделать, если судьба вам поблагоприятствует, и я знаю, что вы слишком ловкий человек и верите, что путь, который приведет вас к власти, может быть мгновенно закрыт за вами с помощью хорошо обдуманной осмотрительности. Ошибаюсь ли я?

– О, нет, клянусь, капитан! воскликнул монах, у которого в первый раз в жизни исторглось из уст искреннее признание.

– Еще одно слово, отец Жозеф, сказал Кромвель: – и вы пожалуйста не проклинайте меня за легкомыслие моих речей. Поручение ваше имело целью отбросить на английский берег нашего