Елизавета I - Маргарет Джордж

Какую же бессильную ярость я испытывала, не будучи в состоянии сделать ничего, кроме как стискивать кулаки и проклинать их всех в сотнях миль от меня!

Были, разумеется, еще письма. Единственный способ связаться с ними, хотя и мучительно медленный, и неэффективный. Я изливала в них все свое презрение и негодование. Склонившись над письменным столом и водрузив на переносицу очки (без которых я теперь не могла читать, хотя мне и не нравилось это признавать), я яростно стискивала в дрожащих пальцах перо.

Я славилась своими «ответами без ответа», увертками, к которым прибегала, чтобы одновременно завуалировать смысл своих слов и в то же время донести их до своего корреспондента. Но не сейчас. Я кропотливо подбирала достаточно резкие и откровенные слова, чтобы без обиняков выразить то, что думала.

Никаких велеречивых приветствий. Вместо этого:

От Ее Величества лорд-лейтенанту

В то время как глаза всех иностранных правителей устремлены на наши действия, а наши подданные, чье благо – единственная наша забота, стонут под гнетом расходов на эту войну, мы не слишком довольны тем, чего Вам за это время удалось достичь.

Ибо что может быть более вопиюще, чем то, что за два месяца Вашего похода Вы не вступили в сражение ни с одним крупным мятежником, против которого стоило посылать тысячу наших солдат? Вы с презрением отнеслись бы к любому, кто стал бы похваляться блестящей победой, отбив столь скромный замок, как Кэйр, у горстки ирландских голодранцев. И это обладая всеми пушками и амуницией, каковые имеются в Вашем распоряжении! Если бы Вы только знали и могли слышать, как О’Нил перед всем миром похвалялся поражениями Ваших полков, смертями Ваших командиров и потерями среди Ваших офицеров! Но стоит ли всему этому удивляться, когда Вы доверили стратегию и полки неопытным юнцам, которые жаждут славы, но представления не имеют о сражениях? Будьте уверены, руки у нас не связаны, и мы отменим все эти назначения и лишим недостойных высоких должностей, коими Вы их пожаловали вопреки нашим категорическим приказаниям.

Ваше письмо возмутило нас. Вы нянчитесь со своими бедами – что Вы разгромлены, что бедная Ирландия страдает из-за Вас, – упуская из виду то обстоятельство, что Вы сами и являетесь причиной этих бед.

И когда мы вспоминаем, сколь значительная часть года уже позади, сколько времени потеряно впустую, сколько всего зависит от одной-единственной вещи – от победы над О’Нилом, без чего все прочие наши достижения в Ирландии все равно что след от лодки на воде, мы настрого приказываем Вам, в соответствии с Вашим долгом перед нами, со всей скоростью двигаться на север. Вы должны раз и навсегда выкорчевать корень, из которого по всей стране распространились ростки предательства. В противном случае у нас будут веские основания пожалеть о том, что мы доверили эту задачу Вам, а мир осудит нас за то, что мы взялись за предприятие без должной предусмотрительности.

Хотя прежде мы даровали Вам право вернуться в Англию, не испрашивая предварительно нашего дозволения – при условии, что в Ирландии будет спокойно, а Вы назначите надлежащих лиц исполнять Ваши обязанности, – настоящим мы лишаем Вас такого права. Ни при каких обстоятельствах Вы не можете вернуться до тех пор, покуда мы не дадим нового разрешения, каковое не будет Вам даровано до тех пор, пока Вы не предпримете операцию на севере.

Гринвичский дворец, 19 июля 1599 года

Это было не все. Я привожу этот текст по памяти, в конспективном виде. Но, думаю, основную его суть я изложила. Я отправила его самой быстрой почтой, какая только имелась в распоряжении простых смертных.

Я была непреклонна в том, что он ни под каким предлогом не должен возвращаться, чтобы снова красоваться тут перед чернью, пока не выполнит мои приказы. Всю свою жизнь он был дезертиром. На сей раз я не позволю ему покинуть свой пост.

Тем временем мы в Англии наслаждались изумительной летней погодой. Все дожди, видимо, шли в Ирландии, потому что нас лето радовало погожими деньками и долгожданным теплом. После четырех неурожайных лет подряд, когда все посевы сгнивали на корню, мы наконец-то получили передышку. В королевских садах буйно цвели цветы – мальвы и кентерберийские колокольчики вымахали выше моей головы, густые заросли самшита радовали глаз глянцевитыми новыми листьями, стебельки лаванды колыхались на ласковом летнем ветру. По Темзе туда-сюда плавали лодки под развевающимися флагами, а по берегам фланировали толпы прогуливающихся. На лужайках лучники практиковались в стрельбе по мишеням, а сокольники тренировали своих птиц.

– Последнее лето этого столетия, – произнесла Марджори.

Мы неспешно шли вдоль берега в Гринвиче, в то время как гвардейцы следовали за нами несколько поодаль. Ко мне подбежала ватага ребятишек, и я поприветствовала их. Те, что были постарше, поглядывали издали, не решаясь подойти, но я поманила к себе заводилу и поговорила с каждым. В вышине над нашими головами пушистые белые облака плыли куда-то бесцельно, точно детвора, выпущенная из школы.

– Непривычно будет писать «тысяча шестьсот» вместо «тысяча пятьсот», – сказала запыхавшаяся Кэтрин (ей с ее короткими ногами приходилось делать больше шагов, чтобы поспевать за нами). – Мое перо обладает собственной волей.

– Странно думать, что вот-вот наступят одна тысяча шестисотые. Я и не предполагала, что когда-нибудь доживу до этого времени, – произнесла Марджори. – Жить долго означает вкусить от древа познания добра и зла. Сомнительное счастье?

Умиротворенные, мы в сумерках вернулись во дворец, где наш покой разлетелся вдребезги. Гонец доставил письмо для Марджори, прямиком из Ирландии. Исполненная дурных предчувствий, она взяла его. Вести из Ирландии никогда не предвещают ничего хорошего. Прежде чем вскрыть письмо, она опустилась в кресло. Потом медленно и осторожно сломала печать и быстро прочла.

Листок спланировал на пол, и она невидящими глазами уставилась куда-то в пустоту перед собой. Она не произнесла ни слова, как любой человек, раздавленный невыносимым горем. Ее рука безвольно повисла, пальцы застыли над письмом.

Я наклонилась и подняла его. Она не сделала попытки возразить. Казалось, она и в самом деле меня не видит.

Я скользнула взглядом по тексту. Без очков читать было трудно, и все же я поняла главное: Томас Норрис, губернатор Манстера, и его брат Генри оба погибли. Оба были ранены 16 августа. Томас умер быстро, Генри же пережил ампутацию и протянул еще пять дней. Томас умер на руках у Генри.

Шестеро сыновей, шестеро солдат, пятеро из которых теперь были мертвы. Четверых