Хроники «Бычьего глаза» Том I. Часть 1 - Жорж Тушар-Лафосс

Госпожа Лонзак, гувернантка дофина, говорила в одном тоне с Анной Австрийской, а Монтиньи прибавил с жаром, что головой отвечает за жизнь его королевского высочества, если король удостоит назначить ему исключительный присмотр за принцем. Король согласился.

– Я погиб, – сказал Ришельё, узнав об этом решении.

С этой минуты обладатель Франции впал в меланхолию, причиненную беспокойством и заботами. Он властвовал по-прежнему, но чувствовал, что не управляя более умом короля и поддерживая свою власть только силой, он падет безвозвратно, если найдется довольно, смелый человек, который напал бы на него решительно и осторожно. И в нем явилась мысль расширять беспрерывно кровавую могилу, которая зияла между ним и его противниками. Как только поднималась угрожающая голова, ее срубали немедленно. Соассон был умерщвлен среди своей армии, Сен-Прель погиб в Амьене; Сен-Марс и Де-Ту погибли в священной лиге, в которую вступил сам Людовик ХIII; если бы не убежал и Гастон, он тоже, может быть, обагрил бы эшафот кровью Генриха IV. Мария Медичи, утомив благотворительность государей, больная, жила в лачуге в Кёльне. Ее неумолимый враг не мог поразить ее на таком далеком расстоянии, но он пустил против нее страшных союзников – подверг ее лишениям. Знаменитая дочь Медичи, вдова наилучшего короля Франции, мать могущественнейшего короля в Европе, погибла удрученная бедностью. Она умерла с голоду!!! Следовало бы разорвать всю историю Людовика ХIII, хотя бы для того, чтобы уничтожить эту жестокую страницу…

В этот новый для кардинала период умер отец Жозеф, его самый первый советник, вернейший агент, мускул его могущества. После этой потери деятельность политического гиганта поддерживалась только яростью; вступив в сферу обычной жизни, он был уже похож на расстроенный инструмент. Душа его, лишенная энергии и подчиненная физической боли, вскоре потеряла искусство вести тонкие интриги: у Анны Австрийской родился второй признанный принц, и Ришельё не мог открыть, откуда явилась эта дополнительная ветвь наследственности.

Так угасал в продолжение трех лет этот человек, громадное коварство которого заслужило в некоторых отношениях напыщенные похвалы историков. Теряя с возрастающей быстротой настойчивость и упрямство – свои высшие качества, он если по временам и проявлял какую-нибудь твердость, то как палач, погружая руки в кровь. Наконец болезнь приковала Ришельё к постели. В этом положении он не терял еще надежды: он мечтал о возврате здоровья и подобно всем умирающим строил замыслы в будущем. В продолжение трех недель, предшествовавших его смерти, он любил собирать вокруг своей постели всех друзей и разделял с ними свои фантазии: госпожа Комбалле должна была выйти за коронованную особу, Боаробер мог наконец получить свою митру; Шавиньи, как говорят, побочному его сыну, он сулил звание первого министра.

В числе покровительствуемых могущественного больного находился итальянский прелат, ловкий, вкрадчивый, ласковый, обязательный до рабства: это был Жюль Мазарини, вновь назначенный кардинал и государственный советник. Прикованный к постели, Ришельё хвалил этого прелата, которого знал необыкновенную ловкость, хотя, разумеется, думал его задушить в случае своего выздоровления. Однажды, когда Мазарини был один у постели больного, старая эминенция сказала новой:

– Друг мой, зная вас очень хорошо, я предсказываю, что фортуна ваша пойдет далеко, даже может быть дальше моей, ибо вас природа создала таким гибким, что вы проскользнете в такой проход, которого я даже не замечу. Джулио, если бы нужно было обмануть дьявола, я прибегнул бы к вашим талантам: это значит, мне известны малейшие источники ваших способностей. Я должен потребовать от вас услуги – это единственная награда, назначаемая мной за пурпур, которым я сумел украсить ваше тщеславие, за вступление в совет, которым вы мне обязаны. Франция – моя раба, король – подданный, Европа моя вассалка: такой очевидной истины я не хочу скрывать от тонкого политика. Все что осмеливалось нападать на меня, уничтожено, исключая одного слабого существа… женщины, женщины… хитрее всех в мире, – аспида, который в течение восемнадцати лет ускользал от моих могущественных рук и ужалил меня в сердце, бросил не знаю откуда – дофина на королевское ложе… Вот что меня убивает, Джулио: эта единственная неудача уничтожает у меня в душе все блестящие следы моей жизни. Отомстите за меня. Притом же говорю вам, синьор Мазарини, что если вы не закуете врага, которого вам завещаю, он свяжет вас по рукам и по ногам: это герцогиня Шеврез.

Итальянец обещал держать эту женщину вдали от дел.

– Если только буду управлять ими, – прибавил он с притворной скромностью: – что ни в каком случае не кажется вероятным.

– Если бы вы сомневались в своей фортуне, я считал бы вас существом недостойным, – возразил Ришельё с насмешливой улыбкой: – но я лучшего мнения о вас. Оглянитесь вокруг, Мазарини, во Франции нет человека, способного властвовать… Людовика ХIII гложет мрачная меланхолия, он предупредит меня или вскоре последует за мной в могилу. Провозглашенная регентшей, Анна Австрийская вверит вам власть, с которой она не будет знать, что делать. Я посмеюсь хорошенько, если только смеются в той области, куда я переселюсь, при виде наследственности алой симарры вокруг герба Франции. Припомните мои слова: наша испанка-королева – женщина в высшей степени страстная; вы сделаетесь ее первым министром не в силу своих познаний, но потому, что будете красивее и стройнее всех конкурентов… Мазарини разумно продолжит мое могущество, я предсказываю, что он продолжит его… Да, Жюль, вы будете царствовать и ваша нога, раздавит герцогиню Шеврез.

– Обещаю, – отвечал молодой кардинал.

– Значит я умру спокойно, – отвечал больной.

Это был у последний разговор Ришельё; через три дня он убедился в близости кончины, и так как им овладел страх, то министр и прибегнул к религии… в которую никогда не верил. Но бальзам, поздно пролитый ею на раны этой души, изборожденной угрызениями совести, не мог облегчить его ни на минуту; все его преступления, вся кровавая фантасмагория вставала перед ним: Орнано, Шала, Вандом, Пюилоран, Соассон, Де Ту, Сен-Марс, Сен-Прель, Мария Медичи, печальные лица, грозные видения, скелеты со стиснутыми зубами, а сзади них сотни других жертв… Привидения эти ежеминутно осаждали умирающего.

– Удалите их! – кричал он поднимаясь в ужасе: – удалите же! Разве вы не видите, что черви оставляют их трупы, чтобы напасть на меня.

И Ришельё трогал руками свои высохшие члены, как бы отгоняя гробовых гостей. В эти последние минуты Людовик XIII, хотя сам больной, явился, однако же, у постели умирающего.

– Отведите это бледное лицо, – сказал Ришельё: – я узнаю его… Свирепый взгляд его проникает мне в душу пожирающим пламенем… Я оскорблял