Полубородый - Шарль Левински

не оказалось ничего ценного, и это привело главаря бандитов в дикую ярость. Когда дети обнаружили труп, говорится в этой истории, разбой только что случился и бандиты прятались неподалёку, а как только остались одни, они убрали труп, чтобы спокойно проверить, не зашито ли золото в монашеском хабите.

Эта история хотя и самая простая, но я всё же не думаю, что она верна. Разбойники, на мой взгляд, тоже своего рода ремесленники, их работа грабить людей, а никто в своём ремесле не возьмёт на себя лишний труд, если это ничего не принесёт. Такой разбойник точно знает, на кого следует нападать, а кого не трогать, а что у странствующих монахов пустые карманы, известно всем. Другое дело, если приор или келарь, но эти не странствуют пешком и тем более в одиночку. Кроме того, в окрестностях Штайнена давно уже ничего не слышали о разбойниках, эта местность лежит на отшибе от большой дороги, и состоятельные люди здесь не ходят.

И не я один так думаю, поэтому в ходу вторая история, гласящая, что убили Хубертуса не разбойники, а мужики из долины, те же самые, которые участвовали в набеге на Айнзидельн, то есть люди уважаемые и сами себя уважающие. Во всяком случае, предпочитающие решать спор кулаками, а не словами – может быть, потому, что со словами не так ловко умеют обращаться. Их ненависть ко всему, что связано с монастырём, не утолилась тем разбойничьим набегом, а наоборот ещё усилилась, так же, как Кари Рогенмозер не утоляет жажду, чем больше пьёт. Некоторые из этих людей случайно столкнулись с Хубертусом и как только увидели монашеское одеяние, так подумали, что чем меньше на земле монахов, тем лучше для человечества. И они затеяли с ним спор или напали на него сзади, орудием послужил, должно быть, большой камень, случайно попавший под руку, и в ярости ко всему монастырскому они снова и снова били камнем Хубертуса, превратив его череп в крошево.

Некоторые рассказывают эту историю немного иначе, не хабит превратил людей в убийц, а отрезанный нос Хубертуса, они приняли монаха за приговорённого бродягу, за такого, с кем можно сделать всё, что придёт в голову, и тебе за это ничего не будет. В Швице достаточно людей, которые считают, что отрезанное ухо или отрезанный нос – это слишком мягкий приговор, надо таких по меньшей мере вешать. Если это были такие люди, они сочли, что закон сейчас у них в руках и что потом они ещё будут гордиться тем, что у жертвы больше нет не только носа, но и лица в целом.

После убийства, в этом обе версии сходятся, виновные убежали, не из-за мук совести, а во избежание сложностей для себя, они только быстренько опустошили фляжку убитого и отбросили её. Позднее им пришло в голову, что им всё сойдёт с рук, если вообще никто не заметит их злодеяния, и они вернулись, перенесли труп в чащу и прикопали там. Того, что дети к этому времени уже увидели мёртвое тело, они не знали.

Можно легко представить, что это могло быть так, и из всех историй, которые рассказывают о смерти Хубертуса, эта кажется самой правдоподобной. Но многим людям она не нравится, потому что, получается, его убили почти случайно, а случайностей в хорошей истории быть не может, всё должно быть взаимосвязано, кто делает добро, тот отправляется на небо, а кто творит зло, того забирает чёрт. Это немного похоже на то, как я подбираю на своей флейте новую мелодию: если уж она началась определённым образом, я не могу продолжить каким угодно звуком, а только согласованным.

Поэтому об убийстве Хубертуса рассказывают ещё и совсем другую историю, и в ней уже нет ничего случайного, а всё запланировано судьбой. Есть два сорта людей, желающие видеть её такой: те, у кого ненависть к монастырю и к Габсбургам сидит особенно глубоко, и те, кто бывал на мессе Хубертуса или исповедовался ему. Эти люди говорят, что до аббата, или до герцога, или до епископа Констанца, для них это приблизительно одно и то же, дошли слухи, что завёлся среди населения долины человек, который не придерживается интердикта, а нарушает строгий запрет, крестит младенцев и даёт утешение умирающим. И это, дескать, не понравилось аббату, или герцогу, или епископу, а поскольку важные люди всегда хотят исполнения своей воли, аббат, или герцог, или епископ и решил пойти на насилие. И выслал отряд монастырских слуг, или, смотря по тому, кто рассказывает, стражников, или епископских прислужников, самых жестоких, каких можно найти, и приказал им позаботиться о том, чтобы с таким непослушанием было покончено раз и навсегда; и если для этого придётся убить виновного, это будет только справедливо. И те пустились на поиски лже-пастора в монашеской одежде и без труда вышли на его след, для этого им достаточно было следовать счастливым и блаженным лицам, поскольку всюду, где побывал Хубертус, людям становилось легче. И они его настигли, в лесу между Штайненом и Штайнервальдом, и убили, как им повелел аббат, или герцог, или епископ. Труп они бросили и ускакали, не оглянувшись.

До этого места история похожа на две предыдущие, только убивают Хубертуса разные люди. Но потом она продолжается особым образом, так что я не верю, что это может быть истинным известием о смерти Хубертуса. Но как история этот рассказ хорош.

Убийство, говорят люди, рассказывая эту историю, произошло не в тот день, когда дети наткнулись на труп; мёртвый Хубертус, де, к тому времени пролежал там уже три дня. Но никакие животные, которые обычно набрасываются на трупы, не посмели к нему приблизиться, стервятники не ринулись с неба, во́роны остались на деревьях, а лисы сидели рядом, словно собаки, охраняющие своего хозяина. И ни мухи, ни муравьи не посягнули на Хубертуса, так что его труп и через три дня и три ночи ничуточки не пострадал, тело оставалось таким, каким было в момент смерти, как у безвинно приговорённого, о котором мне рассказывал старый Лауренц. Но это не было чем-то неслыханным, говорили люди, для мучеников это обычное дело.

После того как труп был обнаружен и дети убежали, чтобы позвать на помощь взрослых, с неба спустились шесть ангелов и архангел, подняли мёртвого Хубертуса и унесли на небо. Там его уже поджидали Косма и Дамиан, они в раю лучшие врачеватели, им достаточно было лишь коснуться его – и вот он уже снова живой, его разбитый череп цел и